Так продолжалось, пока Борщ не уехал на гастроли в Сочи.
Все лето Людмила Израилевна проводила на даче и в городе появлялась лишь изредка. Однажды, зайдя без предупреждения к Инке, обнаружила не зятя, а вовсе даже какого-то другого молоденького человека, который мирно пил пиво, сидя у Инки на коленях.
– Инна, что это такое?! Кто это?! – потрясенно вопросила Людмила Израилевна непутевую дщерь.
– Кто?.. Это… знакомый, – пробормотала та, еле ворочая языком.
– Но где твой муж?!
– Он… в общем, он, мама, в больнице.
– Боже!.. что… с ним… – У Людмилы Израилевны побелели губы и затряслись все подбородки.
– Мама, это, в общем, не смертельно, но он в больнице, а там холерный карантин.
Боже, какие передачи шли Борщу в больницу! Куриный бульон ведрами, икра красная и черная, рыба красная и белая, пироги, ветчина, всякая вкусная всячина! Одной такой передачей неделю кормилась наша кодла. Мы все заметно отъелись, а поскольку Борщ все еще выступал на юге, ответы теще с больничного одра вдохновенно строчил Славик. День ото дня послания становились все пламенней.
Однажды, когда Славик принялся за очередное письмо, начинавшееся словом «Любимая!», явился с юга пьяный Борщ, распевая «А где найти такую тещу».
– А я вот твоей Людмиле письмо пишу. Любовное, – объявил Славик.
– Как ты смеешь ее называть «любимая»?! Как ты смеешь ей письма писать?! Это моя теща, а не твоя!
– А нечего по югам раскатывать! Была теща вашей – будет нашей!
– Ты… вот что… Люду… не трожь… Понял?! – сказал сурово Борщ. – Что вы все над ней издеваетесь? А я вот ее люблю. Возьму, вот, и все ей скажу.
– Ты же ее убьешь!
– А все равно, ты моей теще письма писать никакого права не имеешь! Я теперь сам буду ей письма писать.
– А как же с почерком! Почерк чужой! И стиль…
– Плевать я хотел на стиль! Подумаешь! Стиляга нашелся!
Пришлось срочно выписать Борща из больницы – а тот устремился, как горный олень, к теще, встретившей его с распростертыми объятиями.
Как ни странно, с тех пор Борщ присмирел. В дни визитов Людмилы покорно являлся под семейный кров, и, надев пижаму и тапки, смирно укладывался на диван с газеткой. В общем, он заметно поутих и даже пил меньше.
Потянулись годы. И все эти годы, когда бы Людмила Израилевна не приходила к Инке с Борщом в гости, на диване неизменно возлежал любимый зять в полосатой пижаме, читая газету.