[4], где можно
готовить лепешки и нечто вроде лаваша, в которые местные
заворачивают все, что угодно, но сегодня он мне не нужен.
Когда у меня
появятся привычные формы, я обязательно испеку невиданные здесь
пироги, а пока тот, который я задумала, вполне можно выложить на
противень общей массой. Мясорубки тут тоже еще никто не придумал,
поэтому мясо пришлось резать на мелкие кусочки — тоже тяжелая
работа для моих еще таких маленьких ручек, но и тут помог мой
добрый помощник. Мальчик безропотно выполнял все, о чем я его
просила, и периодически как-то странно на меня косился, а я была
так занята, что внимания на это не обращала. Я смешивала, месила,
взбивала… В общем, творила.
И пусть только
кто-нибудь скажет, что готовка — это не процесс творчества.
Конечно, разогревание в микроволновке или на сковороде творчеством
не обзовешь никак, однако, делать что-то новое, или давно привычное
старое вкладывая душу, фантазию, желание сделать приятно тем, для
кого готовишь — по моему убеждению, и есть акт творения. И даже
если у тебя не получилось с первого раза. Кто знает сколько
набросков сделал Да-Винчи прежде, чем нарисовал свою Мону
Лизу?
Умаявшись, я
присела на лавку и только тут поняла, как сильно устала. Осталось
нарезать салат, но силы как-то разом меня покинули, и я устало
провела ладонями по лицу — все-таки я взвалила на себя немалую
нагрузку. Но дело того стоило.
Внезапно я
заметила, что Ромич как-то неуклюже вытирает со стола и усердно
прячет взгляд.
— Ромич! — позвала
я мальчишку, но он лишь быстрее заработал тряпкой и так и не
обернулся. Поэтому я встала и подошла к нему. — Ромич, что-то
случилось? — спросила и положила руку на его худое
предплечье.
Он тут же его
одернул и метнулся к двери, но там остановился и прислонился лбом к
косяку. Однако меня повергло в шок не это. В тот момент, когда я
коснулась его голой кожи, вдруг почувствовала и увидела то, что в
это самое мгновение видел и чувствовал он. А он был не здесь — он
был в воспоминаниях о тех днях, когда был свободен, жил со своей
семьей в доме в Фаргоции и вот так же, как сегодня мне, помогал
матери и старшей сестренке по кухне. Хотя какой помогал? Скорее,
путался под ногами — ему тогда и было-то всего четыре годка. В его
воспоминании не было четких лиц, лишь светлые смазанные ареолы на
их месте. И как-то так получилось, что в этом его воспоминании лицо
старшей сестры и матери со временем все больше и больше стало
напоминать мое. И столько в этой внутренней картине было света,
любви, отчаяния и тоски одновременно, что меня как волной
захлестнуло этими переживаниями. Я метнулась к мальчику, обняла его
за талию и разрыдалась, шепча как ненормальная: