Но вот первый направился в сторону следов волочения, я же сразу
за ним. Второй было схватил меня за руку, пытаясь остановить, но я
увернулся. Он слегка пожал плечами и направился к повозке, я же
поспешил за другим парнем.
Нам пришлось пройти достаточно долго, пока не наткнулись на
обглоданный труп. Старик уже не был похож сам на себя, вообще в
этом угадывалось мало человеческого. Точнее, эльфийского. Как с
тушкой кошки на обочине дороги: вроде понятно, кто это, но похоже
на себя прежнего крайне смутно. Да и вообще напоминало муляж
какой-то, не особо правдоподобный. Просто для человека современной
цивилизации, что смотрел документалки типа «ликов смерти» и
красочные фильмы ужасов, труп выглядел… серо? Недостаточно
эффектно?
Мой провожатый согнулся пополам, его вырвало. Такая реакция
испугала меня больше, чем труп, даже сделал несколько шагов назад.
Услышав это, парень обернулся и сказал не смотреть, даже потянулся
ко мне свободной рукой, намереваясь закрыть глаза. Я же просто
сбежал, не желая его прикосновений. Он секунду назад тыльной
стороной этой же руки вытер свои губы! Я хоть человек не
брезгливый, но у всего есть границы. Ой, эльф. Я эльф.
Нормальный ли я? Разве растерзанное тело не должно было вызвать
во мне бурю эмоций?
Когда хищник перегрызал шею старику, я был в ужасе от осознания
того, что могу стать следующим. Несмотря на давние попытки суицида
в омуте депрессии, жить хотел всегда. Сколько раз представлял себя
мёртвым? Не счесть. Стоя на краю многоэтажки смотрел вниз и
воображал картины собственного трупа, размазанного об асфальт
внизу. Или находясь в толпе на перроне вокзала, пялился на рельсы,
слыша приближение поезда. Один рывок и мои мучения могли
закончится, мысль о таком опьяняла. Но никогда не делал ничего,
выходящего за рамки, никогда не рисковал по настоящему. Возможно,
просто я трус. Ну или инстинкт самосохранения гипертрофирован. Кто
знает?
В прежней жизни я уже видел мёртвых людей, жертв аварий и не
только. Иногда пусть и живых, но избитых до полусмерти. Это
началось с детства, жестокость стала частью жизни. Синяки, угрозы,
рассечения кожи — всё это являлось обыденностью.
Нет, это началось ещё раньше. Когда мы с мамой искали папу и
нашли его за гаражами с порезанным животом. Мать билась в истерике,
я же просто стоял и смотрел как истукан, не понимая почему отец не
просыпается. Мать потом говорила, что я тряс его и просил
подняться, но такого не помнил, если честно. После той картинки
мёртвого родителя, свернувшегося в позу эмбриона, в свете далёкого
уличного фонаря, тени веток, что гуляли туда сюда от ветра,
следующее воспоминание его же в горбу. Уже мертвенно-бледного,
спящего, с какой-то белой повязкой на лбу, которая ему совершенно
не шла.