***
К Петруше я поехала вечером. Мужу сообщать не стала, хотя ему и не было интересно, куда это я собралась в такое время. Между нами снова образовалась стена непонимания и лёд безразличия.
Неожиданно сопровождать меня вызвался Макс, с заметной издевкой сообщая Богдану, что Мишаня снова чем-то траванулся. И с такой ехидной улыбкой на меня смотрел, будто я в этом виновата. Ну да, он ел шаурму в ларьке, хотя я его и предупреждала. Но разве мужчины слушают женщин?
В общем я попросило Макса заехать с супермаркет, купила несколько пакетов продуктов, и он повез меня к «деду».
Я то и дело ерзала на заднем сиденье, иногда ловя на себе взгляды Макса. Он изучал мою реакцию на него и от этого становилось еще хуже. Ужасно, что я такая дура, которая не может обуять свою страсть к какому-то мужику.
И тут это тип неожиданно спросил.
— Может в лесок?
Чего?!
Я чуть не поперхнулась собственной слюной от возмущения.
А этот гад ржет, как-будто снова принял меня за черте пойми кого.
У меня что, на лице написано «хочу тебя»?
— Пошел. Ты. К черту.
— Ладно-ладно, не злись, Лисичка... Я помню, что ты не моя сладкая девочка.
Я стиснула зубы покрепче, вдохнула в легкие побольше воздуха и буквально прошипела:
— Запомни это на всю жизнь — я не твоя девочка, в этом ты прав. И никогда ею не буду. И если ты еще хоть раз...
— Я же сказал, штука... — примирительно поднял он руки и машина тут же вильнула.
Я собрала всю волю в кулак. Лишь бы не высказать этому типу все, что о нем думаю.
До дома Петруши ехали в полном молчании. Я больше не ловила его взгляды в зеркале. Я вообще старалась не смотреть в его сторону, все больше глазея в окно.
— Приехали. И давай там не долго. У меня еще дела.
— Как скажешь, мистер помощник, — съехидничала я, подходя к багажнику. Он, кстати, все-таки помог донести пакеты до подъезда.
— Дальше я сама. Старик не любит посторонних, может и в морду дать.
— В психушку ему надо, идиоту старому, — процедил Макс, но дальше не пошел.
Петрушу я предупредила, что приеду. Просила встретить одному- конспирация.
Старик встретил меня с объятиями, вытер рукавом выступившие слезы.
— Ну милый, ну чего ты?
Он замычал — речи у него никогда не было и тогда, когда я привыкла к этой его особенности, другие обычно шарахались.
Когда дядя умер Петру идти оказалось некуда. Вертелецкий предложил сдать его в интернат, но тут я в первый раз проявила характер. В итоге под мою ответственность купили старику дом недалеко загородом. Я-то знала, что он совсем не глупый и не опасный. По дому всегда все сам, готовить, стирать, даже шить умеет. Правда навещала я его нечасто, и это, конечно, целиком и полностью моя вина. Надо бы хоть раз в неделю приезжать.