В голове женщины промелькнула какая-то жуткая мысль, она вздрогнула и вновь тихо заплакала.
Какая ночь! Мадам Лонгваль даже не подумала лечь в постель, и рассвет застал ее сидящей в кресле. Глаза дамы на этот раз были сухи.
– Неужели у меня нет права вонзить ему в сердце кинжал? – вновь повторила она.
Дом стал наполняться утренними голосами. Мадам Лонгваль по-прежнему была в вечернем платье. Ее могла застать врасплох горничная. Дама быстро разделась, распустила волосы, бросив на них презрительный взгляд, и закуталась в пеньюар.
Несколько минут спустя вошла горничная.
– Как спалось, мадам? – спросила она.
– Лучше, чем можно было предположить, дитя мое, – ответила мадам Лонгваль.
– Ах! Вот и хорошо.
– Который час?
– Скоро девять.
– Вот как! Неужели?
– Да, мадам, и… к вам посетитель, он ждет с восьми утра. Может, вы его примете?
– Кто он?
– Старуха с очень злыми глазами.
– Что ей от меня надо?
– Мне она этого не сообщила, сказав, что откроется только вам, мадам.
В своем нынешнем состоянии мадам Лонгваль могла думать только об одном – о дуэли, Гекторе и себе самой. Кроме ее боли и смертельной тревоги, в целом мире больше ничего не существовало.
Дама на мгновение задумалась и в ее сердце вновь вспыхнула надежда.
– Пусть войдет, – сказала она.
Служанка выполнила приказание, ввела старуху и удалилась.
– Что вам угодно? – спросила мадам Лонгваль.
– Мы одни, не так ли? – ответила Меротт (как мы уже догадались, с визитом к даме явилась именно она).
– Да, мы одни, но почему вы меня об этом спрашиваете?
– Сейчас я вам все объясню, – ответила Меротт.
– Слушаю вас.
– Вчера маркиз де Матален вызвал на дуэль господина де Вертея, – выпалила старуха.
Мадам Лонгваль, ничем не выказав своих чувств, ответила: – Мне это известно, мадам, но я не понимаю…
– Не торопитесь. Итак, завтра утром де Вертей будет мертв.
– Замолчите, несчастная!
– Ах! – нагло продолжала Меротт. – Кому, как не вам, знать, что господин де Вертей является вашим любовником!
На этот раз цыганка повела себя слишком грубо и поставленной цели не добилась. Мадам де Лонгваль встала и с выражением высшего презрения на лице воскликнула: – Я не желаю выслушивать в собственном доме подобные оскорбления! Потрудитесь уйти, если не хотите, чтобы я приказала выставить вас за дверь.
Меротт, в свою очередь, тоже встала. Считая, что разговор еще не окончен, она сказала: – Прошу прощения, мадам, но уделите мне буквально еще минуту – чтобы потом не обижаться.