Быр-наш! Политический памфлет - страница 16
– Чем же тебе здесь не мило?
– А что здесь милого? Я ж не малоросс. А здесь самая тебе Малороссия и есть! Говора русского милого сердцу не слыхать!.. Вот только эфиопские друзья и спасают…
Когда речь заходила о них, глаза поэта как бы самопроизвольно светлели, он улыбался, речь его делалась возвышенной и доброй.
– А чего ж они-то совсем по-русски не говорят?
– Совсем. Но все понимают.
По законам жанра, один из чернокожих должен был сейчас прервать свое монолитное молчание. И он это сделал, озарив комнату дома Ришелье, который Пушкин снимал на время своей крымской ссылки, амхарским говором:
– Тххааелиунгда…. Пшангдааа… Закунгда… – только и смогли разобрать гости, доселе никогда не слышавшие таких диковинных наречий.
– Что он сказал, Саша?
– Восхищение выражает.
– Чем?
– Не чем, а кем. Анной Петровной и ее красотой.
– О! Право, нам лестно!
Африканец продолжал:
– Бенгиуууаа… Закуэст… Сукангианнн… Матумба!
– А сейчас?
– Стихами заговорил.
– Да что ты? Переведи нам!
– Не знаю получится ли…
– Но Саша!
– Ну хорошо… «Я помню чудное мгновенье // передо мной явилась ты, // как мимолетное виденье // как гений чистой красоты…»
– Ах… – женщины обомлели. Арап продолжал лопотать, а поэт – переводить.
– «В томленьях грусти безнадежной, // В тревогах шумной суеты // Звучал мне долго голос нежный // И снились милые черты…»
Анна Петровна не сводила с него глаз. И хоть автором строк был вовсе не Пушкин, принявший на себя скромную роль переводчика (а может, и Пушкин, а африканец говорил что-то совсем нам неведомое – правду о том таят анналы истории), все же именно Александр Сергеевич приковал к себе ее внимание, ведь говорились эти милые ее сердцу слова его устами…
Анна Керн
А после, когда Полина Андреевна осталась играть в карты с Раевским и Зиендой, Пушкин пригласил Анну Петровну осмотреть дворец. И конечно же, путь их привел прямиком в его опочивальню.
Велико же было ее удивление, когда она увидела здесь лианы, подвешенный к потолку гамак, тамтамы, деревянных идолков по углам…
– Но что это? – вполголоса спросила она.
– Это – дань предкам, корням, памяти. Я ж коренной эфиоп. И только вся эта стилистика помогает мне поддерживать себя здесь в форме.
– Вы верно шутите?
– Отнюдь.
Пушкин указал рукой на дверь, и из-за нее появился голый Ктутту, в одной набедренной повязке.