- Лани плачут, Владычица. – возразил лохматый.
- И разговаривают?
- Все звери разговаривают! – искренне обиделся лохматый. – Надо только понимать об чем с ними говорить. Волку, к примеру, об меде не интересно, ему бы об мясе. А о мирах, да судьбах богов…
- Об этом уже никому не интересно! – резко оборвала его та, которую называли Владычицей. – Сейчас я хочу знать, почему плачет вот оно… она… Нет, еще раньше я хочу знать оно это или она! Эй ты, отвечай! А то по тебе не очень-то видно!
Обида пробилась даже сквозь владеющее Макушей отчаяние. Она оторвала зареванное лицо от коленей, бросила завистливо-пренебрежительный взгляд на Владычицу.
- Все понятно, оно самочка. – хмыкнула Владычица и самодовольно выпятила грудь.
- Девка я. – процедила Макуша и принялась оглядываться. – Шкура-то моя где? - нечего тут всяким змеюкам - сравнивать!
- Это не твоя, это оленья… Аррр, тут еще и волчья! – лохматый вертел в руках ее промокшую и изодранную рубаху.
- Моя! – Макуша вырвала шкуру у него из рук. – Я их сама скоблила! – она замоталась в шкуры, помогая себе зубами, стянула разорванные завязки на плече.
- Зачем она это делает? – Прижимаясь плечом к НЕМУ, прошептала женщина-змея, с любопытством глядя на Макушу.
- Мерзнет, наверное… - неуверенно ответил ОН.
- И натягивает на себя… чужую шкуру? – изумление в голосе лохматого было глубоким как Большая Вода. – Ей своей мало?
- Она у нее… какая-то драная. – разглядывая царапины на Макушиных плечах, хмыкнула женщина-змея.
- Ничего не драная! В шкурах все ходят! А у тебя живот во… как земля ровный! – Макуша для наглядности топнула пяткой по земле. – У нас в племени бабы есть, у которых брюхо, знаешь, как висит! – и с гордостью помахала руками чуть не у самых колен. Зажмурилась в ожидании удара – за такое не сама змеюка, так мужики ее враз прибьют! Ну и хорошо.
- Все… ходят? – переспросил ОН. – Любопытно…
Макуша приоткрыла один глаз. Нанесенную ею смертную обиду как и не заметили? Может, они слабые – иначе чего не бьют? Макуша с сомнением поглядела на НЕГО и… Ух-ху! Рот у нее изумленно приоткрылся. От его живота, словно проступая сквозь кожу, расползалась чешуя: полоса синяя, как вода, желтая, как огонь, бурая, как земля, и почти прозрачная, как марево в жаркий день над Большой Водой. Чешуя покрыла грудь и захлестнулась на одном плече, точно как завязки Макушиной шкуры.