— Как?
— Вот так.
Мы вроде договаривались, но ты из раза в раз нарушает оговоренные правила.
— Мы
договорились, что обходимся без скабрезных шуток и пошлости. А в невиннейшем
поцелуе в щёчку нет ни того, ни другого.
― Невинном?
― Эм..
Ладно, не очень невинном, но всего лишь в щёчку. Да брось ты, им понравилось,
вон как пищали.
― Им —
возможно, ― на ходу стягивая громоздкие браслеты, отмахиваются худым плечиком,
по которому то и дело скатывается серебристая лямка.
Плетусь
следом подобно верной собачонке.
― Пуль, а
Пуль, ― миролюбиво складывая губки бантиком, окликаю её. ― Харе бурчать. Лучше
выходи за меня.
Скептический
взгляд исподлобья так ожидаем.
― Восьмой
раз предлагаешь.
― И что ты
ответишь в восьмой раз?
― Нет.
― Совсем не
интересует?
― Нет.
― Но при
этом считаешь.
С удручённым
вздохом Паулина тормозит возле своей гримёрки.
― Нечаев, ну
к чему эта шарманка? Ты же всё прекрасно понимаешь.
― То, что ты
помолвлена? Понимаю. Но ведь помолвлена не означает ― замужем. Так что у меня
есть фора. Всё ещё успеет поменяться. А я настырный, ты знаешь.
― В таком
случае тебе придётся ускориться, потому что осталось всего ничего.
― Всего
ничего ― до чего?
― До моей свадьбы.
Губки
бантиком медленно стекаются в бесформенную кляксу.
― В смысле?
― отупело переспрашиваю. ― До весны ещё пиликать и пиликать.
Я это точно
знаю. День рождения матери забуду, а эту проклятую дату ― третье марта,
никогда. Заранее ненавижу этот день, месяц и следующий год в целом. И её
женишка тоже ненавижу. Начистил бы рыло, если б увидел. Но она ж хитрая, не
показывает. Бережёт своего мачомена. Имени его и то никому не говорит.
― Планы
изменились.
Паулина
смотрит на меня с такой бесящей сдержанностью, что я ща пойду крошить
декорации, сваленные кучей в углу.
― Когда?
― Это так
важно?
― Важно.
― Скоро.
Скоро.
Объяснение кривее некуда, но мне плевать. Хоть завтра, хоть через неделю ― я
этой свадьбы не допущу. В лепёшку расшибусь, но сорву. И она это знает.
[1]
Сокращено от “шизофрения”