От долгого смотрения казалось, что окно приблизилось. Олег начал задремывать, то приопуская веки, то вдруг поднимая их. Когда он открывал глаза, ему в полусонье мерещилось, что звезды за окном медленно падают вниз все разом, как снежинки, или нет, как песчинки в том давнем сне. Но сейчас Олег не чувствовал страха, как тогда, потому что знал, что все невзрачные песчинки, несшие его, потому и стали звездами, что выдержали удушающий закрут и, выйдя с другой стороны воронки, в прекрасном и величавом потоке как путеводную несли сверхновую.
…Олег крепко спал. И время не имело значения для его сознания, для этого удивительного дара, способного соединять далёкое и близкое и пренебрегать расстояниями между «настоящим» и «прошлым».
…«Сегодня пятое июня 1988-го года», – написал Олег вверху чистого листа. Подумав несколько мгновений, он закрыл свой дневник, решив сделать запись позже, и отправился в кухню. Сев у стола и положив ногу на ногу, он принялся намазывать маслом кусок хлеба. Мякиш был крупно-пористый, а корка почему-то пахла свежеструганной доской. Олег с хлюпом глотнул кофе, с наслаждением ощущая его горячесть и легкую горечь, пробивающуюся сквозь сладость, и откусил хлеб. Жуя и покачивая тапком на пальцах ног, он взглянул через окно поверх крыш, антенн и труб соседских домов. Дальше виднелся луг, дорога, поднимавшаяся по холмам, еще дальше, далеко-далеко, стояла неровная стенка соснового леса. Несмотря на расстояние, Олегу казалось, что он различает даже верхушки отдельных стволов на полотне ясного утреннего неба. Олег хлебнул еще, и снова «полетел» взглядом туда, вдаль, к краешку леса. Допив, перевел взгляд на клеенку, покрывавшую стол. Около тарелки с хлебом клеенка была продырявлена. А рядом изгибался узор, две параллельные кривые. «Женские ягодицы в полупрофиль», – мелькнуло у Олега в голове, как мелькало обычно, когда ему на глаза попадался этот орнамент. Он отодвинул стул и направился к выходу.
Легкость летнего утра охватила его, когда он вышел из подъезда. «Каникулы, каникулы!» – радостно телепатировал Олег самому себе, направляясь к своему «другу» Петровичу. «Друга» заключил в кавычки отец, потому что Петрович годился шестнадцатилетнему Олегу в деды. Работал закавыченный друг художником-оформителем в совхозной конторе. В ее темном коридоре Олег прошагал по скрипучим половицам до самой дальней двери, откуда слышалась приближающаяся дребезжащая музыка, и потянул дверь на себя. Пахнуло смесью краски и ацетона, едкой, но для Олега привычной, как и все, что являлось принадлежностью этой влекущей его комнаты.