Рассуждая об обнаружении истины, что сокрыта в Библии, великий врач и философ Маймонид, с которым читатель вскоре встретится в Каире XII века, писал:
И не думай, что эти великие тайны ведомы до глубины и до конца кому-либо из нас. Не так это, но порой блеснет перед нами истина, и нам покажется, будто настал день, но затем скроют ее материя и привычки, и мы снова окажемся в беспросветной ночи, почти в таком же положении, как в начале; так что мы подобны тому, пред кем время от времени вспыхивает молния, но он все же пребывает в очень темной ночи[2].
Конечно, Маймонид, когда он, пользуясь именно этим «Кодексом», работал над своим шедевром на все времена, трудом о еврейском законе, подразумевал вещи куда более грандиозные, чем простое журналистское расследование, но я припомнил эти его слова, когда пытался воссоздать картину того, что сталось с этой книгой. Поначалу мне показалось, что те крохи сведений, которые удалось собрать, не дают никаких разумных ответов, но постепенно мои поиски начали приносить плоды, и на судьбу этой книги пролился какой-то свет. Я понял, что, хотя вернуть все утерянные фрагменты «Короны Алеппо» не в моей власти, многие утерянные элементы ее истории ждали своего спасения.
Эта книга зародилась как некий проект, который я затеял из чистого любопытства. Но когда факты стали представляться мне во все более искаженном свете и вызывать разочарование, когда я научился выуживать секретные сведения из папок и архивов и уделять больше времени беседам со стариками, извлекая информацию из их воспоминаний, крошащихся подобно обгоревшему пергаменту, я нашел и иную мотивацию. Если не дано восстановить «Корону Алеппо» в первозданном виде, нужно сделать все возможное, чтобы до конца узнать ее историю; это наш долг перед теми, кто написал ее, читал ее, клялся на ней и на протяжении тысячелетия сберегал ее ценою собственных жизней.
Первые лимузины подкатывали к Флашинг-Медоуз, что на окраине Нью-Йорка, и, остановившись возле голых деревьев и целой рощицы флагштоков, выпускали своих пассажиров, направлявшихся в серое здание, где раньше помещался закрытый каток. Снаружи, на студеном ветру, толпились люди. Внутри зал был битком набит членами делегаций и зрителями. Это было двадцать девятого ноября тысяча девятьсот сорок седьмого года, в субботу, после полудня.