…Плетемся мы, грязные, под хохот немецких солдат: «Русские свиньи!» Впереди видна уже толпа народа. Женщины, дети, мужчины. У всех измученный вид. Подъехала немецкая машина. Всем выдали по большому куску хлеба – 200 граммов. Мы не решались его есть. На какой срок он выдан? Губами всасывали крошечки с поверхности хлеба, вдыхали его запах, нежно поглядывая на него.
Начали подъезжать большие фургоны, и немцы стали бросать мужчин, детей и женщин в разные машины. Они вырывали из рук плачущих матерей детей, уверяя, что всех привезут в одно место. Мы втроем так крепко сцепились руками, что нас большим комом свалили в машину. С криками, плачем, проклятиями машины тронулись в путь. Куда опять движемся мы? Прибыли на железнодорожную станцию Волосово. Это еще Ленинградская область.
Что за ужас слышать крики, стоны, видеть горе плачущих, орущих, обезумевших матерей. Конечно, детей здесь не оказалось, так же как и мужчин. Дальше надо было грузиться в товарные вагоны, в которых опять куда-то повезут. Среди всего этого кошмара уловили объявление о том, что врачам необходимо явиться в комендатуру. Выбор: либо в товарный вагон – и опять путь в неведомое, либо остаться где-то в России, в русской больнице.
Началась эпидемия сыпного тифа, и немцы старались уберечь своих солдат от эпидемии. Всех заболевших беженцев отвозили на машинах в русские больницы. А там пусть русские врачи с этой эпидемией борятся. Это был хоть небольшой, но все-таки шанс остаться на своей земле.
Очень оперативно нас посадили в сани, и, сопровождаемые вооруженным немецким солдатом, мы опять двинулись в путь. Мы ехали в какую-то деревенскую больницу, куда немцы свозили заболевших беженцев. Полозья саней скрежетали по булыжной мостовой. Навстречу нам по дороге двигалось какое-то странное сооружение. Уступая дорогу, лошадь свернула на обочину, а сани застряли в снегу. Это «что-то» приблизилось к нам: человек 20–25 наших военнопленных были впряжены в огромную колымагу, срубленную из бревен и досок. Бревна заменяли полозья. А на бревнах из досок была сооружена клетка, в которой тоже стояли военнопленные. Грязные, оборванные, раненые, голодные. У некоторых не было обуви, ноги обмотаны тряпками. Эту клеть-колымагу очень трудно сдвинуть с места, тем более истощенным, голодным людям. Четверо русских полицейских плетками стегали обессилевших людей, они падали, скользили по мостовой. Наши сани прочно забуксовали в снегу. Колымага тоже забуксовала и остановилась напротив нас. Запомнились тоскливые глаза на изможденных, заросших щетиной лицах. Полицейские совсем озверели. Они бегали, кричали, ругались, били наотмашь нагайками пленных, чтобы они потащили эту колымагу. Молоденький пленный в шинели с оторванным рукавом никак не мог подняться на ноги, опираясь на раненую руку. Кровь проступала из-под грязной повязки, только глаза его с ненавистью смотрели на прыгающего рядом русского полицая. Взмах нагайки – и кровь брызнула из рассеченной обнаженной руки молодого человека. Но подняться у него уже не было сил. Взбешенный полицейский схватил автомат и в упор выпустил целую очередь в голову молодого человека. О, ужас! Голова его раскололась на части.