Зима 1941–1942 годов в Татарии была очень холодная. Морозы достигали сорока и более градусов, и вся наша жизнь в Мензелинске была связана с преодолением холода. Правда, в казармах с трёхэтажными нарами в заброшенном пивном заводе, где разместили курсантов, было терпимо. Там регулярно топили печи, да и плотность заселения помещений не позволяла нам замёрзнуть. Но на полевые занятия мы выходили, как на экзекуцию. В карауле, выходя на пост, надевали на себя всё, что было из одёжи, под шинель наворачивали одеяло, так как полагающихся по такому случаю овчинных тулупов не было – их везли из Москвы по железной дороге, и они застряли в пути. На посту часовой выдерживал не более получаса и прибегал в караульное помещение весь белый от инея, как Дед Мороз.
Но, несмотря на мороз, мы всегда были рады, когда нас посылали на лесопилку за досками, необходимыми для обустройства занимаемых нами помещений. Обычно выделенная группа курсантов отправлялась на лесопилку километров за пять от нашего расположения поздно вечером. Там мы должны были каждый взять по одной шестиметровой доске и тащить её на себе в училище. Вся привлекательность этой повинности заключалась в том, что курсанты, придя на лесопилку, имели возможность нелегально забежать в близлежащие дома к татарам, за деньги или за какую-нибудь носильную вещь, ещё сохранившуюся в вещмешках с гражданки, получить какое-то количество молока и тут же его выпить.
Обычно в татарскую избу набивалось человек пять курсантов. Расположившись тесной группкой вокруг раскалённой чугунной печурки, все терпеливо ожидали, когда хозяин, пожилой татарин, растопит в большой металлической посудине принесённые откуда-то снаружи плоские диски замороженного впрок молока. Растопленное молоко торжественно разливалось по разнокалиберным посудинам, и каждый выпивал свою порцию. Процедура могла повторяться несколько раз, в зависимости от величины платы за доставляемое удовольствие. Татары не скупились, и обратный путь преодолевался с большим трудом не столько от тяжести доски, которую тащили волоком, сколько от распиравшего желудок молока.
Конечно, популярность этого вида трудовой повинности объяснялась тем, что мы вечно были голодные: выдаваемая нам утром на весь день пайка чёрного хлеба съедалась очень часто почти целиком ещё до обеда. Проглотив тощенький обед, мы с завистью поглядывали на Зайончковского. Ему, как главному печнику, и здесь вмазывавшему котлы на кухне, повара подчас давали “добавку”. А для того чтобы не пропустить, когда повара расщедрятся, Зайончковский всегда за отворотом бушлата на груди носил алюминиевую миску. Как только услышит возглас кого-либо из поваров: “Кому добавку?” – так сразу и выхватывает эту миску из-за пазухи. Был он крупным мужчиной, выше всех нас ростом, и, конечно, если мы были вечно голодны, то ему и подавно скудного тылового пайка не хватало.