Ему всегда казалось, что намокшая собачья шерсть пахнет палой влажной листвой, обнаженной после сошедшего снега. И вот теперь, вдыхая этот запах, закрыв глаза, он чувствовал, что в большом мохнатом теле обнимает всех своих четвероногих, которых никогда не забудет. Тех, что вошли в его судьбу и оплели ее коротенькими, но яркими ленточками своего недолгого жизненного пути, наполнив неизгладимым чувством самопожертвования, бескорыстной любовью и преданностью, навсегда соединившись в его человеческой памяти.
Он жалел, что не выстрелил Вене под ухо, как учили на службе: упершись дулом в верхний хрящик челюсти, нажать на курок. Но Павел чувствовал в этом движении скрытую подлость, предательство по отношению к своему псу. Словно он, потянувшись для ласки, обманет верного друга и нанесет удар исподтишка, когда пес не ждет, а потом получит смертельную рану от протянутой руки, пользующейся безмерным доверием. Павлу казалось, что собака должна видеть направленную на нее угрозу.
Но теперь разряженный наградной пистолет бесполезно лежал рядом в грязи. Выпущенные из него пули не смогли подарить быструю смерть, избавить животное от мучений.
«И зачем я выкопал эту чертову яму», – думал Павел, глядя на чернеющую недалеко гору свежевырытой земли, заслоняемую серебристыми, словно заиндевелыми листьями лоха, – «Могила там, а мы умираем здесь».
Снизу ему казалось, что тянущиеся вверх, черные на фоне темно-серого неба стволы кустарника и ветвистых деревьев похожи на корни, растущие из земли. А буйная зеленая листва устремилась к солнечному свету и теплу где-то внизу, за гранью, на которой они сейчас лежали вдвоем. И та тишина, возникающая между редкими всполохами ветра, периодическое отсутствие каких-либо звуков или движений только подтверждали, что они с Веней находятся уже за чертой жизненного пространства, где уже невозможно о чем-то мечтать. Но воспоминания еще продолжали стучаться в сердце, не в силах нарушить границу реальности.
Немного приподняв голову, Павел мог в наступающем с озера вечернем тумане разглядеть очертания своего дома, хранящего тепло и уют. Но что-то подсказывало ему, что он никогда уже не сможет туда вернуться. Быть может, если бы он бросил свою собаку и попытался ползти, нашлись бы силы добраться до забора соседки. А там закричать что есть мочи, чтобы пробить ее глухоту. Но что это даст? До города сто верст, а связи никакой. Что эта астматичка Глафира сможет сделать? Созвать сход? Да никто и на улицу-то не выйдет в такую темень, боясь буйных местных пьяниц и пришлых городских наркоманов.