Добрый друг его мистер Перри, посвященный в эту затею, тоже не мог вспомнить ничего стоящего из области загадок, но мистер Вудхаус призывал его держать ушки на макушке, ибо, бывая повсюду, мистер Перри мог услышать что-нибудь достойное внимания.
В расчеты его дочери никак не входило призывать на помощь лучшие умы Хайбери. Единственным, к кому она обратилась, был мистер Элтон. Ему одному предложили внести свою лепту, припомнить занимательные загадки, шарады и головоломки, и Эмме приятно было видеть, с каким усердием он роется в памяти, добросовестно следя в то же время, чтобы не обронить с языка что-нибудь не слишком любезное, в чем не таился бы тонкий комплимент прекрасному полу. Ему обязаны были они двумя-тремя изящнейшими загадками, а когда он наконец вспомнил и с некоторой слащавостью продекламировал нехитрую шараду:
Мое первое – это согласия знак,
А второе лепечет, проснувшись, дитя.
Что же целое? Это прекрасный очаг,
Можно греться, а можно обжечься шутя,
[1] —
то радовался и торжествовал столь бурно, что Эмме просто жаль было признаться, что она уже переписана на одной из предыдущих страниц.
– Отчего бы вам самому не сочинить для нас шараду, мистер Элтон? – сказала она. – Вот верная порука тому, что это будет свежо и ново, притом же для вас ничего нет легче.
Ах, нет! Он никогда не пробовал – можно сказать, ни разу в жизни. Куда ему! Он боится, что даже мисс Вудхаус… – заминка на мгновенье, – или мисс Смит не могли бы вдохновить его на это.
Однако свидетельство такового вдохновения не замедлило появиться на другой же день. Мистер Элтон на минутку заглянул в Хартфилд и положил на стол листок бумаги, объяснив, что принес шараду, которую посвятил одной молодой особе, предмету своих воздыханий, его приятель, – но по виду, с которым это было сказано, Эмма тотчас догадалась, что он говорит о себе.
– Она не предназначается для собрания мисс Смит, – прибавил он. – Я не вправе выставлять ее на всеобщее обозрение, ибо она принадлежит моему другу, – но вам, может статься, любопытно будет взглянуть на нее.
Слова эти обращены были не столько к Гарриет, сколько к Эмме, и Эмма понимала почему. Он изнывал от смущения и, боясь поднять глаза на Гарриет, предпочитал адресоваться к ней. Через минуту он ушел, помедлив перед тем один короткий миг.