Неуловимый миг – и рефрижератор намертво приторочен к берегу. Заглушили двигатель, а разбуженные волны всё шлёпались о «Волочаевск». Не успели спустить трап, как началась разгрузка. Гусиные шеи кранов зависали над горловинами трюмов, в свете прожекторов клевали груз. «Вира! Майна!» – понеслось над водой. И вой лебёдок, и предупредительные звонки.
Постепенно палуба «Волочаевска» опустела. Юноша обернулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Человек с гладко зачёсанными волосами приветливо улыбнулся. Юноша смутился. Человек, попыхивая сигаретой, подошёл поближе.
– Сын у меня такой же, как ты, – произнёс он слежавшимся от долгого молчания голосом. – Скоро пойдёт в армию…
– Сыну я всю душу отдавал! – сказал он с чувством. – Сейчас стал меня забывать, другая семья…
Человек, казалось, ссутулился ещё больше. Глядел, как из – за сопок наползает чёрная темь. Юноша догадался, что именно его сутулую фигуру он видел в прошлые вечера на носу «Волочаевска». Одинокую фигуру человека, обращённую к океану.
Витёк мудрил над раскрытым чемоданом, пытаясь поместить в него детали радиолы. Анатолий и Морозов вновь изнывали от хохота. «Барахольщик! Вот барахольщик-то!» – выкрикивал Анатолий между приступами безудержного смеха. Витёк угнулся и, не обращая внимания на насмешки, комбинировал, как лучше уложить в чемодан всё его содержимое, которое он вывалил на постель Анатолия. Там было немного вещей из одежды, дембельский альбом, толстая полиэтиленовая папка с фото, письмами и открытками, вазы и пепельницы, вырезанные из тутовых грибов в лесу, в минуты досуга. В вазы и пепельницы были вложены раковины и колючие шары морских ежей. Имелись также складной нож, пассатижи, пузырёк клея БФ–2. С помощью пассатижей и ножа Витёк снял с шасси трансформаторы, платы, конденсаторы, срезал провода, оставив голую металлическую раму. Добытые детали он кучкой поместил на дно чемодана, пристроил к ним вазы и пепельницы, сверху положил альбом, папку и вещи. Повозившись, застегнул молнию, после чего чемодан приобрёл форму шара. Спрятав его в рундук, он задумчиво уставился в черноту отдраенного иллюминатора, как некогда смотрел на улицу своей родной деревни.
Морозов, до пояса голый, лежал на койке – левая рука под головой, в правой сигарета, пепел с которой он, не глядя, стряхивал в консервную банку на полу.