Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы так было всегда. Но.
Но этот запах каштанов, этот вкус свежевыпеченных облаков – никуда не деться – снова заставляет меня спускаться вниз ещё раз подразнить старушку вечность своим невзрачным присутствием.
– И, знаешь ли, милочка, – сказала Фея, – всё-таки восемнадцать есть восемнадцать. Тут уж… Лесник он или хер собачий.
Та вскрикнула, зарыдала всхлип, бросила ладони к лицу и кинулась прочь.
«Ну и пошла ты нахуй, – подумала Фея. – Горох перебирай. У самой жизнь не сахар: крысы да тыквы».
– Не вернусь я походу, – сказала она, обратившись к своей единственной подруге – Волшебной палочке.
Та – клюнув через стеклянную перегородку истлевшей стороной в дно неубранной пепельницы – продолжила догорать уже ни для кого. Просто так.
Раз уж подожгли.
Розалинда Карловна и ее черепаха
Розалинда Карловна пила графинчиками.
Если в графинчике оказывалось что-то кроме водки, она очень сокрушалась, качала головой и цокала языком. Говорила она при этом так: ай-яй-яй. И больше уже к этому графинчику не прикасалась.
Ежели в графинчике оказывалась водка, Розалинда Карловна удовлетворенно вздыхала, кивала головой, после чего употребляла графинчик уже полностью. Потом она промокала губы кружевным фартуком и, не обращаясь ни к кому, шептала так: Данке шон.
При этом ее старая черепаха из вида Geochelone elephantopus abingdoni, предметом мебели стоящая в углу, вытягивала шею из панциря и подмигивала Розалинде Карловне.
Тогда Розалинда Карловна краснела, кокетливо грозила черепахе пальчиком, поворачивалась и шла в кухню, виляя огромными бедрами и поправляя сбившуюся прическу на голове.
Казалось, она что-то напевала и уж совершенно точно забывала в эти минуты, что она давным-давно как умерла, в квартире ее обитают совсем чужие и не знакомые ей люди, которые вначале и удивлялись, а потом перестали, отчего старая запылившаяся черепаха в углу временами ни с того ни с сего вытягивает морщинистую шею и подмигивает кому-то, слепо глядя мимо них.
Или, что даже точнее, сквозь них.