Собственный пепельно-русый цвет волос Алене никогда не нравился,
но отец категорически запретил красится. На помощь пришла Анжела,
очередная любовница, мечтавшая стать женой. Она отвела
потенциальную падчерицу в салон к своему парикмахеру, дала
несколько советов по смене имиджа. Только не призналась в этом,
когда заметила недовольное лицо Павла Николаевича, а крайней
сделала девушку. Тогда-то последняя и не сдержалась, поругалась с
родителем, собрала вещи и уехала в деревню.
– Галя не одобрила бы этого, – посетовала Евдокия Макаровна,
снимая с чугунной сковороды очередной кружевной блинчик. – Да и ты
не маленькая, шестнадцать лет уже, почти невеста.
– Нечего было бросать меня! – огрызнулась девушка. Резко встала
из-за стола, опрокинув стакан с чаем. Взяла тряпку, наклонилась,
пряча глаза и горькие слезы. – Ба, зачем она так со мной? Могла бы
и не умирать! Только не говори, что Бог всегда хороших людей раньше
плохих забирает. Мне она нужнее, чем ему!
– Она тоже тебя любила и до сих пор любит, так что не сердись ни
на мать, ни на отца. Он по-своему переживает, хоть и твердолобый,
как осел.
Алена ничего не ответила, продолжая вытирать и без того
блестевший чистотой стол. Вымыла руки, плеснула в лицо холодной
воды из умывальника, вздохнула. Привыкла прятать боль глубоко
внутри, молча переживать свою потерю, а тут не сдержалась.
– К Клейменовым сходи, – сменила тему Евдокия Макаровна. –
Подружка твоя из города приехала. Поболтайте о своем, о
девичьем.
Девушка кивнула, чмокнула бабушку в раскрасневшуюся щеку и
выбежала на улицу. Через несколько минут уже стояла рядом с нужным
домом. Рядом никого не оказалось, и Алена постучала в окно. Маша
сама вышла ей навстречу: новости быстро распространялись в деревне.
Обняла, потом повертела в разные стороны, покачала головой и на
правах старшей вынесла вердикт:
– Прямо-таки модель с обложки, но тебе не идет!
– Много ты понимаешь! Это стиль!
– Если так, то он хорош только для канарейки. И не поджимай
губы, на правду не обижаются.
– Да кому она нужна твоя правда? – послышался из соседнего двора
нетрезвый голос.
Девушки только рассмеялись, услышав его, и, не сговариваясь,
отправились к реке. Она еще не успела прогреться, потому подруги
остались на берегу. Сели на мостки, свесив ноги, едва касаясь
прохладной глади воды. Ненадолго замолчали, наслаждаясь непривычной
после города тишиной, нарушаемой лишь плеском рыбы. А после долго
говорили, делясь самым сокровенным, словно не виделись долгие годы,
а не шесть месяцев, словно не созванивались каждую неделю.