Закончив выступление, Ниночка пробралась через толпу, придерживая подол кончиками пальцев и отдуваясь, подхватила Муратова под руку, он поцеловал ее в волосы, и они отправились в ресторан.
Когда сели за стол, Ниночка достала из сумочки конвертик.
– Обещанное, – сказала она. – Пианист совсем еще мальчик, но какое он чудо! Это, конечно, в зале надо слушать, а не с флэшки…
Подошла официантка, приняла заказ.
– Павел Николаевич, – сказала она, раскладывая на столе ножи и вилки, – ваш заказ ждет.
– После ужина, Наташа, хорошо?
– Ага, я скажу Джеку.
– Все плохо? – спросила Ниночка, кладя свою пухлую ручку на его кулак.
– Терпимо, – сказал он. – Ты надолго?
– Завтра улетаю на Крит.
– Когда?
– В девять надо быть в аэропорту.
– Может, для начала по бокалу коккинели? – предложил он.
Ниночка плотоядно облизнулась.
– Я бы сейчас узо выпила. Холодненького узо.
И от нее с особенной силой запахло потом.
После ужина, расплатившись с Джеком за таблетки, Муратов повел Ниночку в отель.
Он занимал большой номер с террасой, с которой поверх крыш соседних домов было видно Эгейское море – почти черное, с белыми гребнями пены.
– Я в душ, – сказала Ниночка. – Вспотела, как жница на барщине.
Муратов вышел на террасу, вставил флэшку в компьютер, налил в стакан бренди, закурил и сел в кресло.
Зазвучала музыка – это был двадцатый концерт Моцарта для фортепиано с оркестром ре минор.
Ниночка, завернутая до груди в полотенце, с мокрыми волосами, неслышно подошла, села рядом, отпила из его стакана, взяла его сигарету, затянулась.
– Боюсь даже спрашивать, о чем ты думаешь, – сказала она, когда отзвучала музыка.
– О Татьяне, – сказал он. – Лет двадцать назад, когда подъезды в Москве не закрывали бронированными дверями, к нам зашла погреться одна нищенка, Татьяна. Никогда не видел, чтобы она побиралась, но говорили, что сильно бедствует… Была ночь, мороз доходил до тридцати… Жильцы дома облили ее водой и выгнали из подъезда на улицу. Она замерзла насмерть в нашем дворе. А через два дня я столкнулся на крещенской службе с той бабой, которая облила водой нищенку, – ты бы видела, какое лицо у нее было, у этой бабы… какой свет был в ее лице… она внимала Христу и плакала… Вот тогда я впервые и задумался о том, чтобы уехать из России навсегда…
– Но не уехал…
Ниночка села на подлокотник кресла, прижалась к Муратову.