– Тс-с, – шепнула Пип. – Очень на меня сердишься?
Он покачал головой.
– Просто я обещал сестре вернуться к одиннадцати.
Слово сестра наполовину стерло извинение с лица Пип; правда, Джейсон на нее не смотрел. Она вошла, села рядом, дотронулась.
– Но еще ведь нет одиннадцати?
– Двадцать минут двенадцатого.
Она положила голову ему на плечо, взялась обеими руками за его руку выше локтя. Ладонями чувствовала по работе мышц, как он печатает.
– Ну прости меня, – сказала она. – Не могу объяснить, что случилось. Вернее, могу, но не хочется.
– Не надо ничего объяснять. Я и так догадывался.
– О чем?
– Ни о чем. Неважно.
– Нет, о чем все-таки? О чем ты догадывался?
Он перестал набирать эсэмэс и уставился в пол.
– Я и сам не сказать чтобы такой уж прямо нормальный. Но сравнительно…
– Я хочу заняться с тобой нормальной любовью. Может быть, еще не поздно? Хотя бы полчаса. Скажи сестре, что немного задержишься.
– Послушай, Пип. – Он нахмурился. – Кстати, тебя действительно так зовут?
– Так я себя называю.
– Почему-то, когда я говорю “Пип”, мне кажется, что я не к тебе обращаюсь. Не знаю… Пип, Пип… Звучит как-то… не пойму.
Извинение исчезло с лица Пип полностью, и она отняла руки. Она понимала, что должна удержаться от вспышки, но не справилась. Максимум, что ей удалось, – это не повышать голоса.
– Так, – сказала она. – Имя мое тебе не нравится. Что еще тебе во мне не нравится?
– Ой, брось. Сама ведь оставила меня тут на час. Даже больше.
– Ага. А тебя сестра дома ждет.
Опять произнести это слово – сестра – было все равно что кинуть спичку в духовку, полную газа. В голове у нее что-то полыхнуло. Пип постоянно носила в себе злость, готовую взорваться.
– Нет, серьезно, – заговорила она с колотящимся сердцем. – Ты вполне можешь мне перечислить все, что тебе во мне не нравится, ведь секса у нас уже явно никогда не будет, раз я ненормальная. Но все-таки будь добр, помоги мне понять, что во мне такого уж ненормального.
– Да ладно тебе, – сказал Джейсон. – Я мог просто взять и уйти.
Самодовольное чувство собственной правоты, прозвучавшее в его голосе, подожгло в ней новую, более обширную и рассеянную массу газа, горючую политическую смесь, которой ее сначала подпитывала мать, затем некоторые преподаватели в колледже и фильмы определенного рода, а теперь еще и Аннагрет, – ощущение того, что один преподаватель назвал несправедливой