Ретагор вздохнул, повернулся и посмотрел на спящего спутника. Монах был высокого роста крепкий мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти с черной с проседью короткой бородой и крепким широким лицом. Он называл себя Ануром, что, по мнению Ретагора, больше напоминало какое-то прозвище на языках восточных варваров. Ему бы больше палица подошла, чем тот хлам, который он бережно таскает с собой, подумал Ретагор в очередной раз. Хламом Ретагор называл довольно объемистый мешок из кожи, который Анур нес на плече, изредка перекладывая в руку, но при этом никогда с ним не расставался. Любопытством Ретагор не страдал, поэтому не стал спрашивать или как-то по-другому разузнавать, что такого ценного он несет с собой, а Анур не откровенничал на эту тему, поэтому если возможно было бы что-нибудь узнать, то только тогда, когда мешок оставался бы безнадзорным. Но такого никогда не происходило – Анур даже спал в обнимку с этим своим драгоценным мешком.
Ретагор поднял глаза и увидел, что на листьях над его головой заиграли первые солнечные лучи. Скоро солнце встанет окончательно, подумал он и решил, что пора будить своего попутчика. Он поднялся, расшевелил костер, оставив только угли и почти сгоревшие ломкие ветки, выставил две деревянные рогатины и подвесил над ним котелок, чтобы разогреть куски поджаренных вчера рыбин. Его этот завтрак вполне устроит, а монах, если решит, что это недостойная его еда, пусть пеняет на себя. Он обещал обеспечивать их свежим пропитанием, он это делает, а если Ануру его стряпня не нравится – его проблема.
Солнце поднялось уже выше горизонта, и Ретагор собрался уже его будить и даже встал для этого, когда тот открыл глаза, с тяжеловесной резкостью выпрямился и уставился на Ретагора хмурым, пронизывающим взглядом.
– Будете рыбу? – спросил Ретагор.
Анур что-то неразборчиво буркнул и, встав, отошел в сторонку.
Ретагор принял бурчание за знак согласия и разложил куски разогретой рыбы на две плоские деревянные посудины.
Монах вернулся, уселся на сложенные еще вчера вечером несколько кривых бревен вместо табурета и молча принялся за еду.
Ретагор доел свой завтрак и пошел вымыть руки. Независимо от себя он сел на берегу речки, с которой открывался замечательный вид – солнце вставало, освещая водную гладь, с берега к воде склонились ветви деревьев, изредка слышался всплеск воды – рыба или бобр резвятся. Хорошо, подумал Ретагор, даже вставать не хочется. Он любил этот лес, этот вид, эти звуки и запахи, наверное, поэтому он бросил кузнечное дело на полдороге, расстроив своего дядю, который возлагал на него такие надежды, и занялся таким странным, по мнению всех, делом – наниматься проводником к разному люду, и даже группам, которым требовалось куда-то зачем-то идти. Охотник – это я понимаю, говаривал дядя, но что это за дело всяких проходимцев сопровождать! Ретагор не стал тогда говорить, что люди нанимают проводников не только, даже не столько от того, что сами не знают дороги, а для того, чтобы не попасться в лапы лесных головорезов и лиходеев, охочих поживиться за счет заезжих путников. При этом они не гнушались убийством – нет свидетелей, нечего опасаться. Через некоторое время Ретагор снискал себе славу бесстрашного и честного человека, что было редкостью среди лесных обитателей. Кроме того, внешность Ретагора располагала к доверию. Это был мужчина высокого роста лет тридцати лет, широкоплечий, на вид ловкий и сильный. Темно-русые волосы спадали на плечи, но не придавали ему неряшливого вида, как и длинная щетина тоже не создавала эффекта неухоженности. Люди приглашали Ретагора сопровождать их, зная, что он либо поможет им отбиться от грабителей, либо проведет такими тропками, где никого не бывает, и поможет избежать неприятностей. Это было давно, много лет назад, сейчас дяди уже нет в живых, а Ретагор уже переменил на своем пути за это время не одно поселение и находился теперь так далеко от родной деревни, что и думать об этом не хотелось. Ладно, пора идти, встрепенулся он и поднялся. И сразу почувствовал, что волшебство, которое так его всегда захватывало, вмиг пропало – за спиной Ретагора лес сгущался, солнечные лучи еле пробивались к земле, там царил вечный полумрак, другие звуки, более реальные и чаще всего сулящие опасность.