Как пара они смотрелись весьма потешно: он, тридцати двух лет, упитанного, даже весьма полного телосложения с выпирающим вперед огромным животом, на коротеньких и толстых ногах с выражением лица, какое бывает только у лизоблюдов, с зачесанными назад волосами, прихваченными на скору руку черной резинкой. И она, высокого роста девица, примерно на полголовы выше Виктора, со стройной фигурой, большой грудью, и тонкими с приятной кривизной ножками. В общем, эта пара бросалась в глаза сразу. А когда Виктор в момент разговора тряс своей козлиной редкой бородкой и шарил серыми жуликоватыми глазами, представляя свою пассию, то редкий человек мог сдержаться, чтобы ехидно не улыбнуться, а, отойдя в сторону после разговора, не произнести:
– Это абсурд какой-то! Ну и урод!
Однако все это не мешало им быть вместе. К слову сказать, Виктор вообще не любил быть один. Ему, как человеку, постоянно мечтающему о власти, нужна была свита, а уж из кого эта свита состояла, было абсолютно неважно. Самое главное, как он считал, свита придавала ему солидный вид крутого человека и избавляла от страха, который он испытывал, когда оставался с чужими людьми один на один. Особенно он боялся тех, кому успел насолить хоть раз в жизни. Несмотря на то, что Виктору от рождения было уже тридцать два года, но в его памяти прочно держались воспоминания о тумаках и оплеухах, отпущенных ему его оппонентами на разных этапах его жизненного пути. Он дал бы, конечно, за них сдачу, но и этого страшно боялся, потому что понимал, что получит еще. А бить его было за что.
Именно поэтому, пытаясь укрыть Виктора от этих самых тумаков, судьба забросила его в пригород Санкт-Петербурга, в старый заброшенный дом с примитивным печным отоплением, где он и сидел в восемь пятьдесят на табурете, уже окончательно проснувшись, но еще не одевшись, и потягивал крепкий кофе, наполнивший в утренний час не только кухню, но и все комнаты неповторимым ароматом. В доме никого не было, поговорить было не с кем, и это угнетало Виктора больше всего, а чтобы хоть как-то поднять себе настроение, он слушал радио. На самом деле ему самому было абсолютно все равно, какую радиостанцию слушать, и он никогда даже не утруждал себя мыслью переключить регулятор настройки каналов. Он просто тупо слушал все подряд, даже особо не вникая в суть утренних программ, выполнявших для него роль некого будильника. Эти передачи создавали призрачный фон какой-то далекой цивилизации, в некоторой степени успокаивая сознание и готовя его к новому рабочему дню. Такая картина повторялась с завидной маниакальной периодичностью изо дня в день. Дело в том, что Наташа, уходя, делала громкость приемника почти на всю катушку, чтобы дать возможность своему сожителю проснуться окончательно, чтобы он, чего доброго, не проспал до обеда, а потом не обвинил в этом саму Наталью.