— Ой, вы только гляньте на
неё. Я ей неинтересен. Можно подумать, ты мне очень нужна. Посмотреть не на
что, а строит из себя!
Женя даже не могла злиться
на него. Макс со своим высокомерием и неоправданной самоуверенностью вызывал в
ней только жалость.
— Вот-вот! Посмотреть не на
что, веду себя как ребёнок, строю из себя недотрогу и далее по списку. Так чего
ты приперся?
— Ты синий чулок, вот ты
кто.
— А зачем тогда тебе такой
синий чулок? Думал облагородить меня, одарив своим царским вниманием?
Благодарствуйте, но проживу как-нибудь и дальше без оного.
— Истеричка и дура. Ты ещё
пожалеешь, — Макс выскочил в дверь, которую они так и не успели закрыть.
— Скатертью дорога! —
бросила ему вслед Женя.
И что нынче за мужики пошли?
Не получают своего и тут же принимаются оскорблять. Женя решила, что, видимо,
не видать ей ни настоящей любви, ни нормального мужчины рядом. Кажется, пора
окончательно признать себя синим чулком, как выразился Макс, и начать разводить
кошек.
Наступил четверг — самый
сложный для Жени день, так как занятия у неё длились с утра и до позднего
вечера, всего лишь с одним окном в два с половиной часа, когда она успевала
спокойно пообедать, а иногда и посидеть с книгой. С 3 и до 9 вечера шли одна за
другой лекции. Усталости она не чувствовала, так как не просто любила своё дело
– изучение истории было ее жизнью. Она получала истинное удовольствие не только
занимаясь научными изысканиями, но и делясь ими со своими студентами. Если
другие преподаватели ворчали, когда им ставили вечерние пары, то Женя никогда
не протестовала. Ей некуда было спешить, тем более дома ее ждала только пустая
квартира. Поэтому, когда кто-то из коллег просил ее поменяться временем
занятий, она даже была рада. Ей нравилось работать допоздна, особенно в такие дни,
как четверг, когда ее занятие было единственным, а уходила она последней. Она
любила тишину коридоров, когда тусклый свет оставался гореть только на первом
этаже. После пары она обычно медленно брела на кафедру, оставляла там свои
вещи, которые незачем было брать домой, а потом также медленно шла вниз, где к
тому моменту оставался один лишь охранник. И только когда поздно вечером она
садилась в автобус, усталость будто мгновенно наваливалась на неё, отдавая
ноющей болью в ногах от беспрерывного стояния в течение многих часов, из
отяжелевшей головы, как будто, вылетали все мысли, и она доезжала до дома на
полном автопилоте, даже порой не помня, как пересаживалась из автобуса в метро,
а потом одиноко брела темными улицами уже засыпавшего города.