Как же я тогда ошибалась! Вернее, как сильно
переоценивала свои силы.
Есть люди красивые, есть симпатичные, есть
просто приятные, есть некрасивые, хотя при правильном подходе таких
и нет вовсе, а есть как теперь я — откровенно уродливые. Так вот из
всех вышеперечисленных всегда обращают внимание на
первых и, как ни странно, на последних. И если первыми любуются и
восхищаются, то от вторых стыдливо отводят взгляд или, наоборот,
предпочитают над ними насмехаться.
Не
знаю, считали ли меня когда-то окружающие действительно красивой,
просто симпатичной или так себе, но чувство собственно достоинства
при мне было всегда, и чужое мнение не имело решающего значения. Я
просто была такой, какая есть, и целеустремленно шла по жизни к
своим целям. Но раньше на меня все же смотрели совсем иначе… Мама
всегда улыбалась, любуясь мной, и повторяла, что я ее красавица, а
на улице я нет-нет да и замечала повернутые в мою стороны головы
парней. Подружки иногда вслух по-доброму завидовали моим
иссиня-черным, каким-то даже фиолетовым волосам и синим глазам.
Наверное, я была как минимум симпатичной, по крайней мере, себе я
нравилась.
Только вот никогда не думала, что
отталкивающая внешность настолько может изменить отношение
окружающих.
—
Девчонки, вы видите эту страшилку? — хихикали невдалеке какие-то
богато одетые девушки и разве что пальцем не тыкали в мою
сторону.
—
Такую сложно не заметить! Так и хочется накинуть ей на голову
мешок! Может, тогда она станет посимпатичнее.
—
Нет, Сьюки, ей это не грозит даже с мешком, — снова залились они
смехом.
—
А во что она одета? Я думала, что такое убожество уже давно не
продается!
—
Ну что ты! Кто же ее пустит в приличный магазин? Она, наверное,
нашла вещи на свалке или в какой-нибудь канаве!
Невольно мои плечи опустились. Я спрятала
взгляд и отвернулась. Но это совсем не помогло остудить
издевательский пыл аристократок.
—
Ой, смотрите, эта бесстыжая так и продолжает стоять! Ей бы бежать
отсюда, сверкая пятками, и вообще спрятаться в какой-нибудь
занюханной пещерке, забившись в ее самый дальний угол, чтобы ее
уродство больше никто не увидел! — и очередной злорадный взрыв
хохота.
Наверное, будь я робкого десятка, так бы и
сделала. Но я с детства привыкла к сцене и к тому, что меня
разглядывают и оценивают то, что я делаю. И в музыкальной школе, и
на паркете так было всегда, и всю эту ситуацию со своим лицом
где-то внутри воспринимала как некий спектакль, в котором я играю в
маске. Наверное, будь иначе, мне было бы гораздо сложнее
справиться. Обида и несправедливость происходящего и так сдавливали
грудь. Но мне хватило опекуна с его тетушкой, чтобы позволить еще
хоть кому-то над собой издеваться. А потому я гордо выпрямила
спину, расправила плечи и поглядела на них с нескрываемым
превосходством: