Ты была удивительной женщиной, Нина, с благородным сердцем. Я так сожалел о том, что не смог объяснить тебе причин своего внезапного отъезда и не позвонил тебе. Но разве мог я рассказать тебе, что вовлечен в мафиозные войны? Скорее всего, ты подумала, будто я воспользовался тобой для удовлетворения плотских желаний, а потом исчез, как все мужчины. Но это вовсе не так. Больно думать об этом теперь! Проклятая судьба!
В тот день, когда я узнал о твоей смерти, я поклялся не забывать тебя и твои наставления.
И сдержал клятву: сейчас я пишу о тебе и говорю о тебе с другом, который появился у меня здесь, в тюрьме. Твоя смерть меня ранила, и я понял, что невозможно узнать отпущенный жизнью срок, смерть не зависит от нас и не принадлежит нам.
После звонка Адольфа я плакал. При воспоминании о Нине – о моей юности – сердце до сих пор сжимается от боли.
Однажды в Гамбурге я поколотил бейсбольной битой сутенера, который надавал затрещин моей знакомой проститутке. Я был воспитан в старых традициях и терпеть не мог, когда женщин использовали подобным образом: на Сицилии сутенеров преследовали не только представители закона.
Мой поступок оценили в квартале, я стал чем-то вроде местной легенды. Но я был наивен и сразу не понял, что моя выходка замечена полицией, которая с тех пор стала следить за мной.
Одним словом, не обошлось без последствий. Фофо не на шутку разозлился. Вспыхнули противоречия, поскольку в квартале соблюдался негласный договор между “нашими” и “чужими”, суть которого от меня ускользала. Я должен был подстроиться под местные порядки и не создавать проблем для приятелей, действовать в рамках неписаных правил, призванных обеспечить равновесие и позволить всем обитателям квартала жить спокойно. У нас и так было немало проблем с полицией, а я добавил еще и новые. Разозлившись, я действовал слишком прямо. Я постоянно лез на рожон, однако никогда не подставлял своих друзей.
Произошло еще одно событие, в результате которого я привлек к себе излишнее внимание. Однажды ночью я пошел на дискотеку в “Клеопу” и слегка перебрал. Я принялся распевать итальянские песни – “Танец маленьких утят” Ромины Пауэр и “Кому?” Фаусто Леали. Спой я эти песенки в Италии, мне плюнули бы в лицо, но “Клеопа” – совсем другое дело. Все ребята, около сотни, которые были на той дискотеке и слышали меня, стали узнавать меня на улице и здороваться со мной: “Привет, Антонио!” – хотя сам я понятия не имел, кто они такие. Это было не слишком хорошо.