И все же это было чудесной неожиданностью. И Ларионыч умело ею воспользовался. Он поминал наших мертвых, отдавших свою жизнь за дело народа. Подсчитывал, сколько у нас раненых (не раненых раз-два и обчелся). Сколько жертв вообще понесли волонтеры свободы. Он говорил о большом доверии, которое нам оказывают партия, правительство и лично товарищ Сталин («Ура! – товарищу Сталину!»). И, конечно, изложил всю нашу стратегическую программу-максимум. Ради нее и стоило пошуметь. Учеба, активность, гигиена. Особенно гигиена:
– Ни одной анкеты в грязные лапы не дам. Кто испачкает хоть лист – пеняй на себя. С завтрашнего дня мы должны опередить по всем показателям чистоты и порядка тельмановцев.
И вот мы потеем, как на переэкзаменовках по русскому письменному, пишем биографии, заполняем анкеты. И растем в своих собственных глазах и в глазах всего отсека и даже соседнего с нами испанского. И я, выполнив тысячу поручений, обеспечивающих это важнейшее мероприятие, и дождавшись своей очереди пользоваться ручкой, тоже заполняю анкету.
Заполняю в третий раз, и уже сейчас, как думалось, в последний. И опять скачу по хорошо знакомым полочкам анкеты: …состоял ли я в подпольной организации РСДРП?.. подвергался ли я репрессиям со стороны царского правительства??. служил ли я в Красной армии?!. или в учреждениях белогвардейцев?!. И все повторяю «нет» и «нет» и ищу возможность сказать «да». И опять я чувствую себя в анкете, как в ботинках на три размера больше. И по-прежнему я русский и у меня нет никакого семейного положения, хотя здесь в этом бараке мне исполнилось двадцать семь. Правда, есть и изменения. Прибавилось: комсомол, партийность с 1936 года, «участие в освободительной войне испанского народа» – как сформулировал Журавлев, ранение – на Эбро, и воинское звание – капитан, переводчик испанской республиканской армии. Но это надо отображать в автобиографии, а не в анкете. Отдельных для меня испано-французских полочек в анкете еще не сделали.
Ломаю себе голову над гражданством. Лишили меня там в Латвии подданства или нет? Имею ли я еще подданство или являюсь, как все в роте, лицом без гражданства – син насионалидад?
Для этого надо написать домой в Ригу маме.
А я твердо решил никогда ей больше не писать. Не могу ж я писать ей после того письма, которое я получил там, в Каталонии: «Зачем я разоряю чужую страну?» И это в ответ на мое искреннее длинное, горячее, отосланное накануне отъезда из Парижа в Испанию письмо, в котором я объяснял, как мог, почему я еду в Испанию, почему я должен ехать в эту страну… Письмо, в котором я завещал, как старший, брату и сестре любить советскую Россию. А сестре Зине, она тогда приехала к маме из Москвы, еще особо высоко держать честь советской гражданки.