Произошло мгновенное оживление.
– А куда едем? В какой город-то? – спросил Веня.
– Едем в город Обломов; это на юге, по ходу пьесы всё расскажу – с упоением ответил Лукоморьев и улыбнулся.
Актёры растерянно смотрели на режиссёра…
Саша сконфуженно вымолвил:
– Что? Обломов?.. Так ведь такого города нет на карте…
Лукоморьев же невозмутимо парировал:
– Сашенька, запомни: в России есть всё, и даже город Обломов. А что касается карты, – то на ней много чего нету; а главное – на ней нет нашей судьбы. И я думаю – пора поставить её на карту…
Он непрошибаемым взглядом посмотрел на актёров и продолжил, внушая доверие:
– Значит так; завтра в восемь утра все собираемся здесь, у входа. И без опозданий. Поезд ждать не будет.
– Надеюсь, да вокзала поедем на Мобил-карете? – спросил Стас.
– Разумеется. С машиной я уже договорился. Так что без лишних волнений, – успокоил Лукоморьев. – Ну всё; готовимся и встречаемся здесь в восемь.. Всем – вдохновения! И не опаздывать!
На этом режиссёр закончил свои установки. И актёры в предвкушении необычной поездки разъехались по домам…
Во дворе уже знакомого нам патриархального дома стоял сарай, похожий на строительную времянку с маленьким занавешенным окошком. К этому сараю-времянке и подошёл Лёва Башковитов, а попросту Никанорыч с вином.
– Наконец-то, – отдуваясь, произнёс он и, тряханув головой, постучал в дверь условным знаком…
– Кто? – прозвучал голос из-за двери.
– Свои! – ответил Лёва и облегчённо вздохнул.
Дверь со скрипом открылась, и на пороге возник бомжевидный мужик в красных кедах образца советских времён, в трико, тельняшке и плаще нараспашку.
Мужик этот неоднозначный с нескрываемой радостью воскликнул:
– О! Кого я вижу! Художник!
– Он самый. Привет, Фёдор! – ответил Лёва. – Сегодня пофартило – нá вот… Только осторожней, – там «горючее».
И он дал сумку приятелю.
Мужик, принимая сумку, кивнул:
– Заходь.
Никанорыч зашёл в это стрёмное убежище и закрыл дверь на щеколду. Он осмотрелся, привыкая к тусклому освещению этой обустроенной конуры. На полу валялся старый матрас, рядом стоял деревянный стол, тут же – стул, табурет; на столе громоздилась грязная посуда, к ней впритык стояла кружка с оплывшей свечой, чуть в стороне лежала осьмушка чёрного хлеба, а рядом вышибал ядрёный запах кусок луковицы, сбоку же стоял заварной чайник. В углу этой дворовой обители находилась небольшая печка, рядом грудой лежали дрова.