Анастасия любила слушать тишину. Раньше всегда казалось, что ее мир наполняют слишком много звуков. И теперь, когда тишина мягкими лапками гладила по лицу, все казалось простым и понятным. Такая мудрость открывалась в тишине, и мечталось, чтобы это состояние длилось бесконечно.
Ночью Анастасии часто вспоминался, словно снился отец. Живо, как будто это было вчера, а не много лет назад, мнилось, что он стоял перед ней, семнадцатилетней, на коленях, протягивал руки и, сверкая безумными очами, молил:
– Настенька! Не откажи, не откажи! Не позорь отца, не гневи мать!
«Не мать, а мачеху!» – как и тогда наяву, хотела ответить Анастасия, но скромно молчала, не смея перечить.
Избавление от этих тяжелых воспоминаний приносило утро. Сегодня – яркое, свежее, умытое росой. Его первый солнечный лучик робко проник сквозь окно, занавеску и упал на старые половицы. Желтая дорожка из солнечного тепла пересекла зал, пролилась по полу, в ней зазолотились пылинки, которым вчера удалось скрыться от швабры уборщицы тети Фроси. И Анастасии показалось, что все вокруг заулыбалось – и Миша-Мишутка в противоположном углу, и пузатый самовар на столе, застеленном пожелтевшей о времени кружевной скатертью. И ей самой стало чуть-чуть радостнее и веселее. Анастасия знала, скоро придет Он. Он всегда приходит одним из первых. А она, Анастасия, будет первой, кто его увидит.
Но ночь еще давала о себе знать и от мыслей о Нем, Анастасии вдруг вспомнился муж. Седые волосы клоками на голове, рябое одутловатое лицо, тяжелый взгляд мутных бесцветных глаз… Странно в ее сердце никогда – ни тогда, ни сейчас – не оставалось места для ненависти, неприязни к нему. Жалость – большая и тягучая – огромной волной захлестывала отвращение.
– Он муж твой. А муж жене завсегда голова… – поучала мачеха во время редких визитов Анастасии в дом отца. – Глаза-то спрячь, нече ими сиять, в пол потупись. Да во всем слушайся мужа. Ну, а коли, муж суров, так такова, значит, судьба твоя.
Судьба… Странное какое слово. У каждого своя судьба, говорят. Кому, что на роду написано, тому и быть. Кому, какой жених, какой суженый предназначен, с тем и живи. Да разве Семен – старый, больной, избитый жизнью, деспотичный старик – ее суженый, ее судьба? Сердце сразу подсказало, что в нем погибель ее, а не жизнь, не любовь.