Абсолютно невредимой в этих жутких останках была только рука, до сих пор неведомо чьими промыслами сжимавшая в ладони книгу – серенький невзрачный томик еще из тех, советских изданий, в которых красок было поменьше, а смысла побольше. Даже не вглядываясь, Кудрявцев мог со стопроцентной точностью (ну почти стопроцентной) выдать название книги: «Лев Толстой. Анна Каренина». Именно по этой книге он когда-то давно писал сочинение. Какой это был класс, Александр не помнил; зато он помнил чувство безмятежности и железобетонной уверенности в завтрашнем дне – чувство, безнадежно утерянное в начале девяностых. Этой незнакомке ничем нельзя было помочь. Разве что укрыть ее от нескромных взоров. Что Александр и сделал, стянув с огромной кровати что-то невесомое и очень приятное на ощупь. От слабого движения блондинки он лишь отмахнулся. А потом, закончив скорбное дело, приступил к делу, которому тоже был весьма квалифицированно обучен – разведке местности.
Брюки, благодаря широкому ремню, ужатому сразу на три дырочки, больше не падали, и подполковник Кудрявцев, отступив метров на двадцать, к самой опушке леса (какой лес в густонаселенном микрорайоне Саратова?!), оглядел место локальной катастрофы. Как иначе можно было назвать нагромождение странных развалин – с крышами и без них – будто постриженных гигантской косой каждое на своем уровне. А еще – обломки каких-то машин и механизмов, в одном из которых он с удивлением узнал переднюю половину КАМАЗа, задравшую лобовую часть целой на вид кабины, из которой пытался выбраться рослый мужик в комбинезоне. Чьи-то ноги торчали между кабиной и частью кузова – оттуда, где никаких пассажирских мест конструкцией грузовика не предполагалось.
Рядом в стену такой же, как кудрявцевская, полуквартиры упирались три трубы метрового диаметра, длиной, как прикинул подполковник, в те же пять метров. Нет – в верхней трубе было поменьше – метра три. Из глубины одной из нижних, длинных, доносилось басовитое рычание собаки; точнее собак, поскольку рычание перемежалось более звонким лаем. Оттуда же кто-то истерично бормотал, но Александр не бросился немедленно на подмогу, поскольку ни в лае, ни в рычании никакой агрессии не распознал. Как рычит пес, бросившийся на человека, он знал слишком хорошо; еще лучше он знал, как эту агрессию пресечь. Самым фатальным для агрессора образом.