ЕВРОПА, ФРАНЦИЯ.
ПАРИЖ.
Дождь закончился на рассвете. Серые потоки утреннего света отразились в лужах, темнеющих на гладкой мостовой. В тумане крыши, мокрые от дождя, напоминали железные доспехи рыцарей, выстроившихся перед последней битвой.
Стало холодно. Молодой парень, cтоящий возле окна, дунул на стекло, которое тут же запотело от его горячего дыхания. Затем прикоснулся к холодному стеклу пылающим лбом.
– Дождливый Париж невыносим, – человек, произнесший эту фразу, оперся о дверь, с улыбкой наблюдая за парнем возле окна. При каждом повороте его изящной, чуть удлиненной головы позвякивали массивные золотые серьги в форме тяжелых колец, вдетые в оба уха. Серьги придавали его лицу что-то экзотичное и хищное.
– Макс! Наконец-то! Где ты бродишь? Я тут с ума схожу! – парень порывисто отвернулся от окна, и весь словно расцвел, подавшись навстречу тому, кто вошел в комнату. Лицо его засветилось, распахнулось словно розовый бутон, распустившийся от дождя, а в глазах отразилось целое море- нет, океан, самой настоящей любви, не имеющей ни границ, ни полов, ни сословий.
Человек с серьгами резко захлопнул за собой дверь. И нервно опустился в кресло, причем лицо его было белым (абсолютно белым, как брюхо рыбы), а под глазами пролегли черные круги. Выглядел он ужасно.
– Я задержался, извини…
– Задержался?! Да сейчас начало шестого! Я всю ночь с ума схожу, ни на секунду ни прилег, не знал, что и думать! Что же ты, в самом деле… Не мог позвонить?!
– Да, я должен был. Извини…
– Где ты был?
– Бродил по улицам. Мне нужно было подумать.
Фраза эта, самая обычная, прозвучала как-то тяжело. Так тяжело, что парень мгновенно насторожился. Он бросил взгляд на абсолютно сухие волосы своего предмета страсти, на странное выражение лица и словно заострившиеся от болезни черты… Затем тихонько сказал неуверенным тоном:
– Макс, а ведь ты мне врешь.
Тот не ответил, что вызвало приступ нервозности, заставило даже взвизгнуть:
– Где ты был?! Ты слышишь меня, Макс?
– Извини… Со мной все в порядке.
– Нет. Это не правда! Макс, что с тобой?!