Мелания. Ты – прямо скажи: стихи-то подходящи?
Павлин. Стихи вполне пригодны, но – для слепцов, а он… зрячий…
Мелания. Ты бы, отец Павлин, позвал бы к себе старика-то Иосифа, почитал бы стихиры-то его да и настроил бы, поучил, как лучше, умнее! Душевная-то муть снизу поднимается, там, внизу, и успокаивать её, а болтовнёй этой здесь, празднословием – чего добьёмся? Сам видишь: в купечестве нет согласия. Вон как шумят в буфете-то…
Павлин (прислушиваясь). Губин бушует, кажется. Извините – удаляюсь.
(Открыл дверь в зал, оттуда вырывается патетический крик: «Могучая душа народа…» Из дверей буфета вываливаются, пошатываясь, Губин, Троеруков, Лисогонов, все выпивши, но – не очень. Мокроусов, за ним старичок-официант с подносом, на подносе стаканы, ваза печенья.)
Губин. Чу, орут: душа, души… Душат друг друга речами. И все – врут. Дерьмо! А поп огорчился коньяком – даже до слёз. Плачет, старый чёрт! Я у него гусей перестрелял.
Конец ознакомительного фрагмента.