— Пусть скажут спасибо, что мы не заказали лезгинку, — рассмеялся Тамерлан, когда я попросилась на свежий воздух. Очень уж душно стало в зале. А, может, я переборщила с вином. Пить хотелось, а кроме спиртного ничего под руку не попадалось. — Разнесли бы весь Рэдиссон в порыве безудержного веселья.
— А на утро все газеты сообщали бы о том, что лучшие дзюдоисты страны ночевали в обезьяннике, — закатила я глаза.
— Зато было бы что внукам рассказать, — цокнул Тамик языком и обнял меня, согревая собственным теплом.
Небо было звёздным, что для Москвы — огромная редкость. Из ресторана доносилась громкая музыка. За нами наблюдал разве что портье у входа, да и тот скорее спал на ходу.
Я прижалась к Тамерлану плотнее и зажмурилась от удовольствия. Такой большой, сильный, горячий и… мой. Разве так бывает? Чтобы от одного присутствия мужчины хотелось улыбаться, петь и танцевать. Чтобы от одного его сообщения настроение на весь день становилось прекрасным? Он мне говорил: "Моя малышка", а мне и спорить не хотелось. Малышка я и есть, когда рядом он — весь из себя такой мускулистый и непоколебимый.
— Чего бы тебе сейчас хотелось? — внезапно спросил Одуев. — Чего угодно. Может, какое-то украшение или отпуск на Сейшельских островах?
— Клубники, — честно ответила я. — С шоколадом и холодным шампанским.
— Обожаю тебя, — он потёрся носом об мою шею. — Я предлагаю брюллики или поездку в любую точку земли, а ты в ответ: "Клубнику хочу"... Будет тебе и клубника, и шоколад, и шампанское. "Кристалл" подойдёт?
Я пожала плечами. Меньшее от Тамика ожидать и не стоило, но по сути на название мне было наплевать. Хоть Cristal, хоть Moet — один чёрт разницу не почувствую.
— Хочется сказать что-то вроде "Ты мой личный сорт героина", но я и так себя чувствую идиотом, — Одуев прикусил мочку моего уха. — Влюблённым по самые помидоры идиотом.
От слов Тамика закружилась голова. Я дышать перестала из-за переизбытка эмоций.
"Так не бывает", — завопил внутренний голос громче прежнего.
"Помолчи, — шикнуло на него сердце. — Я верю. Я чувствую".
— Тогда нас таких двое, — вполголоса призналась я.
Но он услышал. Не мог не услышать. Иначе не развернул бы меня лицом к себе и не приник бы губами к моим губам.
Целоваться с Одуевым всегда было сладко, но этот поцелуй казался особенным. Терпким, как дорогое вино. Пробирающим до мурашек. Из меня как будто сердце вынули и сжали в кулак. Оно мне больше не принадлежало. Билось в том ритме, какой нужен Одуеву. Принадлежало ему целиком и полностью.