Глеб, тогда молодой, неистовый партиец, читающий взахлёб Устрялова, Никиша и Дугина, оказался в «бункере» пару лет назад. К тому моменту он уже был известен в кругах соратников, в том числе и московских. Его сияющее, оскаленное в яростном крике лицо («Сегодня с плакатом – завтра с автоматом!»), ловко выхваченное фотографами из колонны одетых в чёрное молодчиков, нарочито громыхающих тяжёлой обувью по ровному асфальту провинциального проспекта, попало аж в центральную прессу. «Штурмовик» – стояла под фотографией лаконичная подпись.
В тот раз он увязался в Москву вслед за «гауляйтером» (так на партийном жаргоне именовали вожаков региональных отделений), едва лишь узнал, что того зовут в столицу для какого-то важного разговора. Глебу со страшной силой хотелось, наконец, лично побывать в том самом «бункере», о котором партийцы и даже просто неформальная, нонконформистская молодёжь слагала целые легенды.
В первый раз он спускался по каменным ступенькам короткой, но крутой лестницы в сильном волнении, предвкушая, что увидит за бронированной дверью подвала нечто особенное, небывалое.
Предчувствие не обмануло, ибо первое, что ему бросилось в глаза, едва только он переступил порог «бункера» – это большой, во всю стену, необыкновенно выразительный плакат с Фантомасом, висящий прямо напротив входа. С него легендарный киногерой направлял зловеще темнеющее дуло револьвера на всякого вошедшего, и глаза его, чётко выведенные на бесстрастной, бледно-зелёной маске, глядели неумолимо.
Пока «гауляйтер» переговаривался с молодым парнем, сидевшим за массивным столом с прикрученной к нему ироничной табличкой «дежурный по полку», Глеб с нескрываемым восхищением разглядывал Фантомаса, озарённого кроваво-красными, точно на японском военно-морском флаге времён Второй мировой, лучами восходящего солнца. «Вставай, проклятьем заклеймённый!» – алела под изображением грозная надпись.
– Лебедева-Фронтова работа. Это художник наш партийный, из Питера, – перехватив его взгляд, не без гордости пояснил парень.
В этот момент из длинного мрачноватого коридора, ведущего из приёмной комнаты вглубь подвала, показался невысокий сухощаво-подтянутый человек, который, быстро подойдя к ним, с радушной, но немного усталой улыбкой, приобнял «гауляйтера» за плечо:
– Ну, здравствуй, Витя, здравствуй!