Всё меньше пестроты. Земли и праха – больше.
Глубин коричневых. Всё мягче блеск – он дым;
он нежен, как цветок, из уголька проросший
сквозь грубость века. Старый мастер, юный сын
Голландии, всем бюргерам – во славу
портреты создававший… Занесло
на старость лет из центра Амстердама
в еврейский пригород, где горькое вино.
И бедность, бедность. И в шкатулке – не сапфиры:
рубины бывших всех и будущих костров.
Где Амстердам таил свои нарывы,
библейской краской проступала в лицах кровь.
Смирением сияла в капиллярах.
И в трещинах всей прямотой – анфас —
смотрела пятка.
О, какой тропой до божьей драмы
прозрачных рук, что обнимают нежно нас,
Рембрандт прошел —
сквозь мрак, сквозь бред, сквозь почву,
сквозь скорбь Слепца?
Конец ознакомительного фрагмента.