И вот… тишина…. Еще тише… Глаза остались открыты и налиты кровью, тело обмякло. Слезы почти высохли на щеках.
Я Господин Ничтожество. Я Никто.
Я один и уже нет во мне того самого порыва, наглости, остервенения, с которой я несся по жизни. Я пуст, я белый лист. Я Господин Никто.
Широкая аллея. Они идут, взявшись за руки. Мило, правда?
Под листьями тополей так прохладно. Вот где надо спасаться в знойные дни от яркого, сумасшедшего солнца. Пару скамеек, еще пока не занятых никем, кажутся вот-вот развалятся от старости.
Они присели. Он достал свой мобильный, чтобы посмотреть который час. Как будто куда-то торопился. На самом деле ему неловко от этого молчания. Ведь они виделись впервые!
Ее пухленькие щечки становились то пунцовыми, когда она украдкой смотрела на него, то вовсе бледными, как мороженое.
– Сколько? – спросила она и немного отодвинулась и почесала затылок.
Он ответил практически сразу:
– Три. Уже три. А так еще жарко…
Она снова почесала свой затылок, и хотела было что-то сказать, но остановилась.
Молчание прервал какой-то грязный, плохо пахнущий мужчина.
– Простите… – начал он. – А нет у вас мелочи?
– Простите, но нет…
Он еще с пару секунд смотрел на нее, а потом развернулся и ушел.
– Вечно ходят тут всякие…
– А… а почему ты ему ничего не дал? Ведь у тебя наверняка было что-то… – спросила она и ее щечки снова стали пунцовыми.
– Послушай, тебе разве мать не говорила, что… – тут он запнулся. Ведь на самом-то деле и сказать ему нечего.
– Говорила. – Подхватила она. – Она много чего говорила. Например… хотя бы то, что ты нас бросил, когда мне был год. И, вообще, она говорила, что ты плохой…
Каждый шаг делался теперь с большим усилием, и каждый выход был тяжелее. С каждой минутой в горле пересыхало, а руки потели. Но с каждым мгновением желание узнать, что там, что таится за нескончаемой глубиной синего цвета – лож или все, же истинная, добрая правда, было сильным.
Пару сантиметров.
Ей удалось увидеть то, что они никогда не могла разглядеть раньше – игра.