– А где твой ребёнок? – закричал я на Нюрку.
– Да вон он, на кровати, чего орать-то?
В этой же комнате, на грязном матрасе, завёрнутый в мужскую старую куртку лежал младенец. Я кинулся к девочке, она была жива.
«Слава богу, слава богу – бормотал я, – Счастье-то какое, жива, кровинушка ты моя». Привезённые мной пелёнки и одеяльце были очень кстати, это сын надоумил меня взять их. Девочка на вид была здорова, ручки и ножки совсем малюсенькие, но на месте. Пуповина была обрезана и перетянута ниткой.
– Нюрка, ты сама, что ли, пуповину обрезала?
– Нет, я и не помню, как рожала, спала крепко спьяну, даже не почувствовала ничего.
– А может это дитя не ты родила?
– Я, конечно, вон и кровь ещё идёт, да и беременная я была, вроде только семь месяцев. Раньше срока родилась, выживет ли, недоношенная же.
– Выживет, выживет. Но кто тебе помог родить её?
Полупьяная Нюрка покачнулась и села на стул.
– А, точно, Надя же с нами была, она, наверное, всё и сделала.
– Что за Надя? – спросил я.
– Ну, она торгует иногда у лесорубов на делянке. Привозит им хлеб, консервы, курево, ну, и водку, конечно. Пировали-то мы в вагончике у лесорубов, Надя с нами была, так я, наверно, и осталась ночевать там. Надя молодая ещё, много не пьёт. Хахаль у неё здесь работает, вот она и осталась с ним в вагончике. Но мы не просто так пировали. Всё! Закрывают последнюю делянку. Сейчас уже октябрь, до снега вывезут последние брёвна и сюда больше не поедут.
Малышка закряхтела и поёжилась.
– Нюра, ты её хоть кормила? Она, значит, родилась вечером вчера или ночью, а сейчас уже день, пора ведь её кормить-то.
Я намочил свой носовой платок водой из-под умывальника.
– Давай, вытирай грудь хорошенько, особенно сосок.
Она подчинилась, видно, характер был у неё неплохой. Малышка жадно схватила грудь женщины, два раза чмокнула и тут же выплюнула сосок, сжала малюсенькие губки и молоко вытекло из ротика.
– Что это она? Есть не хочет, что ли?
Я преодолел отвращение и попробовал молоко сам, лизнул ротик малютки. Оно было горьким.
– Ах ты, пьянь подзаборная, у тебя даже молоко-то горькое! – заорал я на Нюрку. – Давай сцеживай, что ли, может потом получше молоко станет.
Нюрка плакала от боли, но старательно сцеживала молоко. Я понимал, что Нюрку нужно покормить тоже или хотя бы вскипятить чай. Чайник был грязный, закопчённый, но он был. Я хотел разжечь огонь в камине, но хозяйка запротестовала: камин неисправен и сильно дымит.