Удивительно, как слепы бывают женщины, выдавая свои фантазии за реальность и принимая простую жалость и желание облегчить боль за притворство и ложь.
— Иди в мою конуру. Я пока отправлю Бетси прибраться в твоей комнате. Знаю, как ты на чистоте помешана.
— Спасибо. Ты настоящий друг, — с признательностью посмотрела на хозяина гостиницы.
— Иди уже, — проворчал тот.
Я улыбнулась и скользнула за его спину, к незаметной двери.
Берлога Папаши Дюка была темной и запущенной. На стульях висели мятые штаны и сюртуки, на столе валялись кипы бумаг, окно было мутным и засиженным мухами, а на полу лежал пыльный, давно не чищеный ковер.
Протиснувшись между креслом и комодом, я скользнула за ширму и включила воду. Небольшой нагреватель утробно загудел.
М-мм… Красота!
Я подставила ладони под струю воды и прошептала:
— Все беды и обиды уходите прочь, пусть душа расправит крылья и минует жизни ночь.
Старый наговор, которому научила меня Жильда, помог расслабиться и забыть о неприятностях. Не знаю, самовнушение тому виной, или еще что, но после этого немудреного ритуала мне всегда становилось легче.
— Кейт, ты там не уснула?
В дверь просунулась голова Папаши Дюка.
— Хватит плескаться, похлебка остывает.
— Иду.
Я торопливо умылась, вытерла руки и лицо носовым платком, не доверяя свежести висящего на крючке полотенца, и вышла в общий зал.
— Дня, Кейт! — поздоровалась Тильда и уставилась на меня с плохо скрытым любопытством. — Что, снова с работы выгнали?
— Ты, как всегда, невероятно наблюдательна, — усмехнулась я.
— Опять, небось, хозяйка приревновала?
— Что-то вроде того.
Я разложила на коленях салфетку.
— Ох, бедовая ты девка, Кейт, — вздохнула подавальщица, и ее могучая грудь колыхнулась в низком вырезе блузки. — Тебе бы, с твоей внешностью, во дворце каком жить, и веером обмахиваться, а ты судна выносишь, да приставания всяких уродов терпишь.
— Каждому свое, — философски заметила я и покосилась на глубокую миску с плавающими в ней кусочками картофеля и моркови.
— Сегодня с потрохами, наваристая, — сообщила Тильда, выставив тарелку с подноса. — Ольдин свеженькие привез. Так уж нахваливал!
Подавальщица улыбнулась, и ее полные губы открыли ряд крепких белоснежных зубов.
— На вот тебе хлеба еще, — она положила на стол два толстых ломтя. — Ешь, а то отощала совсем.