От армейской формы остались только сапоги. Мы карабкаемся в
кузов «Опеля», сырой от дождя. Куда-то едем битый час, явно
удаляясь от Кёнигсберга.
В темноте под брезентом вспыхивают сигаретные огоньки. Мои
спутники балагурят на тему предстоящей потехи. Запах табака
смешивается с духом мужских тел и сапожной ваксы.
Машина тормозит, мы спрыгиваем на булыжную мостовую, осыпанную
сентябрьской листвой. В темноте угадывается силуэт второго
грузовика.
Опять построение, любимое времяпровождение в армии. Эсесовец, он
поверх формы накинул цивильный дождевик, раздаёт последние
указания.
- Обращайте внимание на вывески, на фамилии владельцев при
входе.
- Разрешите вопрос, герр оберштурмфюрер. Если случайно вломимся
в немецкую семью, что делать?
- Уходить, солдат. Но в этом ничего страшного. Арийцы, не
гнушающиеся жить бок о бок с унтерменшами, должны понимать
ответственность такого выбора. И так, у вас два часа до рассвета.
Не теряйте времени!
Мы бегом преодолеваем полкилометра до крайних домов. В детстве я
гостил у бабушки в Минске, где целый район еврейских лачуг за
Оперным, и чесночный дух настолько густой, что сбивает с ног. Здесь
обычные прусские домики, аккуратная улочка. Наверно, живущие тут
давно считают себя немцами. Сейчас узнают, какое это
заблуждение.
Разбиваемся на тройки. Монгол показывает электрическим фонариком
на витиеватую табличку: «Моисей Голдштейн. Пошив и ремонт одежды».
Вряд ли это немецкая семья.
Топот нашего стада привлёк внимание. То тут, то там в окнах
появляются огоньки. Тревожитесь? Правильно делаете!
Сапог вышибает дверь мастера Голдштейна. Мы внутри, я нащупываю
электрический выключатель, но третий член нашей группы решает
вопрос освещения радикально. Он подпаливает груду лоскутов в
закроечной.
Хозяева – немолодой портной и его растрёпанная фрау – сбегают по
лестнице вниз, оглашая жилище криками и причитаниями. Пока у них
достаточно дел, мы быстро обшариваем первый этаж. Столовое серебро
находит новых владельцев, после чего втроём взбегаем наверх.
Здесь спальни. В хозяйской Монгол находит несколько безвкусных
золотых побрякушек. Из соседней комнаты раздаётся отчаянный девичий
визг. Сдерживаю омерзение и тоже направляюсь туда. Курсант тянет за
руку из шкафа молодую еврейку с распущенными чёрными волосами,
целенаправленно к кровати. С торопливым перестуком башмаков влетает
её мать, умоляя не трогать девочку. Удар локтем в лицо опрокидывает
старую еврейку на спину.