- Ну ты посмотри на этого мальчика.
Да я даже не знаю, хватит ли ведра, у него рот, что у гиппопотама
из Африки.
- Ведро, Мазай, это цельная жменя
споранов, а бегемоты, кроме как, в Африке, нигде больше не водятся.
Это, чтобы ты знал.
- Можно и без споранов, дело твое, но
тогда я не скажу, поднимется ли он завтра. Очень уж болезный, ты на
глаза его глянь - сухие и плачут. По углам стекает, а до остального
не достает. Плохо это, даже моргать не умеет, сам посуди, на что
такой паршивый годен?
- Ладно, уболтал ты меня, будут тебе
твои спораны. Нам для нужного дела ничего не жалко, лишь бы с
пользой. Только смотри, чтобы мальчик твой всерьез буянить не
начал. Он ведь морду лица на семерых нажрал, как бы не вышло чего.
Учти, что гости у нас серьезные намечаются, аж из совета
директоров. Там шишки не с кедра упавшие, там всем шишкам шишки,
покрупнее ананасов будут.
- Не волнуйся за такое, Никанорыч,
руки у меня из плеч растут, сделаю в лучшем виде. Полежит на
живчике, потом маленько метанола ему добавим, с хлопьями, пускай
поспит чуток. Если с дозой не ошибаться, часа по три можно держать
сонным, ну а нам больше и не нужно, нам ведь главное, чтобы к
нужному моменту подгадать.
- Пойду за спораны скажу, а ты со
мной иди, сам и заберешь их. А потом Щегла найду, поговорить с ним
хочу. Что-то он много путать стал в последнее время. И общается
как-то криво, иной раз не понять его, не нравится мне это.
- Зельем мертвячьим балуется, а от
этой гадости любой чудить со временем начинает.
- Это да, это до добра не доведет,
если не образумится. Вот за то, Мазай, тебя ценю, что к гадости не
прикасался и прикасаться не станешь.
- Ну так мы с тобой люди простые, два
лаптя деревенских, нам самогона с водочкой хватает, ядом не
интересуемся. Слыхал, о чем ребята шепчутся?
- Ну-ка скажи, а то всякого шепота от
них много.
- Говорят, что браться мы с тобой.
Родные.
- Да ты что? Ох и фантазеры, с чего
им такое в головы пришло?
- Разговариваем, мол, одинаково, как
быдло из свинарника, бреемся нечасто, а ты вот, вообще, бородищу
отрастил.
Голоса удалялись, но Трэш продолжал
их различать даже сквозь многочисленные препятствия. Однако, он не
прислушивался, все внимание уходило на руку. Жгущий ее огонь чуть
притих, но не успокоился и больше не отступал. Терпеть такое
невозможно, хотелось прижать обе ладони к груди и взвыть, но об
этом не могло быть и речи. Все, что ему оставалось - это мысли. Он
силился понять, почему все эти люди так бессердечно с ним
обращаются. Кто он такой, откуда взялся, почему знает многое, но
при этом ничего не помнит о себе. Но как ни пытался отвлечься на
раздумья, это не помогало, боль не отступала ни на шаг, грызла,
пусть и без острых приступов, но равномерно-мучительно.