Скульптуры, будто живые, разыгрывали сцену свары.
После минутного молчаливого наслаждения подарком судьбы корд-отец мечтательно промолвил:
– Это? Это, сынок, мурра! Называется: «Творец и Муза».
Мальчик непонимающе посмотрел на шитевр.
– А что такое мурра, отец?
Радуясь возможности научить сына фундаментальным представлениям о мире вокруг и проявить свою эрудицию перед стоящими рядом зеваками, корд-отец важно затянул:
В глухие времена
В преданьях наших предков
Великий гном Мурр-Абб
Резцом ударил метко
И скалы раскрошив
Узрел он образ дивный
Как капли две воды
Напоминавший нимфу
С тех пор его ученики
Породу бьют, забыв покой
А все, что отлетит
В честь мастера зовут муррой!
Прохожие закивали и еще раз благодарно посмотрели на подарок городу от маэстр резца с дальних неприступных горных вершин.
– Теперь я все понял, отец. Значит не все гномы плохие? – полюбопытствовал сын.
– Не все, не все… Но тут понимать нужно: что гному в такт, то корду – кода. Особенно мурр, о котором тебе еще рано знать, – отец не любил вспоминать неприятное прошлое и поспешил сменить тему.
– Тебе сейчас надо вокруг смотреть, да мотать на пюпитр! Если хочешь выбиться в гейрольды и достойно сыграть свою партию, – веско закончил он поучение отроку.
– Но мне больше удается слушать, – забылся мальчик. – Я слышу вокруг странный беспорядочный гул, такого я не слышал у нас в деревне, но в нем есть ноты от сада почтенного маэстры и от компостной кучи на краю нашего вечного леса, а еще…
– Квинты-кварты! – вспылил старый корд. – Сын, брось ты это все, слушай, что учителя разрешили! И смотри мне, не джаззуй, а то мигом домой поедем. Из-за юношеской скерцы хочешь всю жизнь как старик твой, на лютне тренькать да читать про замки маэстр в гламуарах еженедельных, как матушка твоя, храни ее Моц-Арт! Может, еще с орками заджемуешь?
В этот момент наш герой понял, что суждено ему быть атональным проигрышем в симфонии окружающего мира. Но, как это часто бывает во всех известных нам королевствах, судьба может оправдать ожидания, но совершенно на другой лад, а из маленького наброска может вырасти и единственно правильная трехсозвучная шляга, и, прости Ба-Ху, орк-опера.
Лицо мальчика при всем желании не могло выразить тех чувств, которые он испытывал в тот знаменательный момент. Но могла музыка, звучащая в нем. Он вновь запел, чего не делал долгие годы, считая себя гадкой птицей из сказаний одного известного нам королевства. Он пел, как и в тот раз, негромко, но как-то совсем не по-кордски. Слов в песне не было. Была лишь светлая мелодия, которая вселяла поистине нездешнюю грусть. Это была печальная решимость, горькое и вместе с тем спокойно принятое осознание своей уникальности, вернее будет, отстраненности от всего кордского, от самого ощущения себя кордом.