– Четверть-то кончилась? – спросил.
– Ага, распустили.
– Што же не хвасташь? Али нечем?
Подув на пальцы и опустив руки в холодную воду, Надька окинула его гордым взглядом:
– Ударница.
– Значит, без троек? – уточнил Савелий Игнатьевич.
– Ударница как ударница. Уж без троек. По рисованию чуть не влепили, я орнаменты рисовать не люблю, а потом на четверку решились.
– С чего бы учительнице тебя жалеть? Где-то схитрила, што ль?
– Какой он! Будто ей не все равно, сколь в классе ударников. Она тоже заинтересована, если хочешь знать.
– Ну-у, тогда понятно! Выходит, ученик с учителем по рукам и ногам повязаны. – Задержав на пороге ногу и поймав беспокойный Варварин взгляд, как-то неопределенно произнес: – Курдюмчик уехал вроде.
– Уехал, – поняв его тайную мысль, эхом отозвалась Варвара.
– Так што думашь?
– Не знаю. Прям, хоть сама беги.
– Ждать будем, што остается, – тяжело сказал Савелий Игнатьевич и вывалился за порог.
Всем хорош первый снежок деревенскому жителю, утомленному осенней слякотью, – воздух поостыл, излишняя влага выпала инеем, дышится свободней – но приятного мало бить по нему машинный след. У Курдюмчика, о котором только что вспомнил Савелий Игнатьевич, не только руки, спина заныла, пока он добрался до центральной усадьбы. С радостным визгом набежали ребятишки. Выделяя Леньку как старшего, он говорил глухо:
– Мне грузиться еще в рабкоопе. Парочку гавриков, и часа через полтора буду готов.
Поколебавшись, Ленька сказал:
– Кого из них пошлешь – одна мелюзга. Сам помогу, если быстро… Правда, у меня задание, я остаюсь в интернате.
Точно раздумывая, верить или нет услышанному, Курдюмчик сдвинул на ухо потрепанную шапку с оторванным козырьком, гуднул парню в затылок:
– Ну-к, ладно, если надумал, поживи в сторонке… Поживи, осуждать не берусь.
На деревьях висели пышные клочья голубоватого снега. Оранжевое солнце катилось по канаве, вдоль которой мальчишки торили лыжню. Хрустящие звуки шагов и мягкий шелест лыж уносились в белую березово-синюю даль, истаивали в розовых лучах заката, и что-то столь же тревожное истаивало будто в старом шофере. Машина под брезентом – ее звали «хозяйкой» – стояла во дворе рабкоопа. Они поднимали в кузов тяжелые ящики, Курдюмчик пытался рассказать что-то веселое, но у него не получалось. Забросив последний ящик и присев под навесом из горбылей, пахнущих свежей смолой, он вытер ладошкой влажную лысину, посреди которой торчала бородавка с пучком седых волос, хотя остальная голова была каштановая и сединой нетронутая.