– Итак, второго нашего клиента зовут… – Сперва читаю про себя, а потом повторяю вслух. – Иехизкиель Хадад. Ну, и имечко! Это ж как родителям надо было не любить своего сына, чтобы так назвать!
– Это твоему российскому уху непривычно, – хохочет Лёха, не отрывая взгляда от дороги, – а у ребят из восточных общин, да ещё религиозных, такие имена в порядке вещей.
– Пока мы не приехали, выдай про них какую-нибудь информацию. Чтобы лицом в грязь не ударить.
Леха некоторое время помалкивает, вслушиваясь в разухабистую ивритскую песню по приёмнику, потом отвечает:
– Что сказать об этой публике? Сам на месте прикинешь, что и как. Первый год в стране, что ли?
– Твоё мнение хочу услышать.
– Скажу одно: живут ребята по Торе. Или им кажется, что живут…
– Понял. – Мне-то казалось, что у полицейских всегда больше информации о всяких закрытых группах населения, чем у нас, простых обывателей, изначально настроенных против любого, кто живёт иной жизнью, чем ты, но выходило, что это не всегда так. – Придётся ориентироваться по ходу дела…
– Узнаю своего бывшего ментовского начальника! – хихикает Штрудель. – А то я уж думал, что укатали Сивку израильские горки!
Назвать виллой жилище Хададов трудно, хоть это и отдельно стоящий дом, окружённый сетчатой оградой с натянутой поверх сетки пыльной синей плёнкой. Вокруг дома повсюду наставлены какие-то сарайчики и закутки, к которым ведут протоптанные неряшливые тропинки, выложенные битой уличной плиткой.
На приступке у калитки нас встречает пожилой дядька в белой мятой рубахе навыпуск и легкомысленных расписных пляжных шортах. Он издалека разглядывает нашу машину, но не делает ни шага навстречу, лишь следит за ней долгим безразличным взглядом.
– Здравствуйте, это мы вам звонили, – энергично приветствует его Штрудель.
– Заходите. – Мужчина неохотно распахивает скрипучую калитку и указывает жестом на полуоткрытую дверь в дом. – Хотите холодной воды или сока?
Мы проходим сразу в салон, потому что прихожей тут нет, и мужчина вежливо представляется:
– Меня зовут Авраамом, я – отец Иехизкиеля. Он был хорошим мальчиком…
– Почему был? – шепчу я Лёхе. – Они его уже похоронили, что ли?
– Почему «был»? – повторяет Штрудель и вопросительно сверлит Авраама взглядом.
Папаша Иехизкиеля печально разводит руками и неуверенно бормочет: