Марик Файнберг понравился мне с самого начала. Глазки наивные и влюблённые, сверкают, как только что отчеканенные пятаки, в которых отражается синее иерусалимское небо, костюмчик хоть и не богатый, но аккуратный, щепетильность и точность бухгалтерские, а я, между прочим, страсть как не люблю в бумагах копаться. А ведь надо – офис открыли, письма и бумаги казённые туда-сюда полетели, в дела их подшивать необходимо, ответы строчить – чувствую, закапываюсь в бумажном дерьме по уши. Одно из двух: или что-то живое делать и крутиться белочкой в колесе, или барабанить день-деньской сочинения на канцелярские темы. Аж, одно время по утрам просыпаться не хотелось от такой бумагомарательной перспективы!
Тут-то он мне и пригодился. Зарплата для меня, говорит, не главное, мне важно, мол, служить великому делу возрождения еврейского народа, пользу людям приносить. Завернул, подлец, даже цитатки из Герцля и Бубера, а последнего, к слову сказать, я читал ой с каким скрипом, и разрази меня гром, если я что-то понял из прочитанного. Когда же он заявил, что больше всех на свете обожает Жаботинского, то покорил моё сердце окончательно. От кого – от кого, а от Жаботинского я действительно без ума. Впрочем, это к делу не относится. Это так – беллетристика на свободную тему…
Одним словом, сбросил я на него всю писанину и бухгалтерию, а сам остался вроде свадебного генерала, то есть, по-прежнему раскатывал по тусовкам, пил с господами-спонсорами фуршеты, трахал заезжих эмансипированных израильтянок в два раза старше меня по возрасту и в два раза тяжелее по весу, и в ус не дул. Надеялся, что тылы мои надёжно прикрыты, и трудолюбивый клерк в офисе пашет, как положено. Даже в моё отсутствие.
Здесь-то он мне козу и подстроил. Этот серенький пиджачок оказался ещё тем жуком. Очень быстро он пронюхал, как вставлять в тот или иной документик свою фамилию, чтобы она запечатлелась в чьей-то начальственной памяти, перекатал в записную книжечку нужные адреса и телефончики, покукарекал потихоньку с кем следует, прикрываясь мной, как козырем, и, гляжу вскоре, начали его приглашать на тусовки не реже моего, а со временем даже чаще. Я возмутился было, мол, что это за самодеятельность, только он и здесь нашёлся, сказал, что державный Сохнут уже положил на него глаз и зажимать молодого перспективного кадра никому не позволит. Поскрипел я зубами, помянул Сохнут добрым бранным словом, да никуда не денешься.