Младореформаторы, в силу избирательной мозговой недоразвитости, попытались взять американскую экономическую теорию – забыв об американской государственности, идеологии и этике. То есть человеку купили белье и фрак – но забыли научить не жрать руками с общего блюда и не хватать прилюдно за выпуклости всех симпатичных баб. Получите вашу шоковую терапию.
В 1991 году народ, проживший рабством тысячу лет, по привычке – по натуре? по традиции? – доверился тем, кто собственною волей поставил себя над ним. Сверху? – значит, право имеет. В эйфории забыв простую вещь: кто сверху – тот обязательно окажется у тебя на шее.
А чего? Оружия нет, привычки к самоуправлению нет, а доверие – оно облегчает жизнь. А «500 дней» Явлинского торпедировали жадные и властные наверху, блюдя личные интересы.
Обсудили покрой хомута, сшили его и накинули на шею народу – кулуарно, наверху, серьезные люди, изменники и казнокрады.
…Видимо, если где-то когда-то какой-то народ меняет власть – он должен образовать сугубо выборный снизу контрольный орган из своих ребят, которых хорошо знает по жизни и им доверяет реально. И этот контрольный орган – хоть комиссариатом назови – должен обеспечивать полную гласность политики. И опираться он должен не на закон о СМИ – какие законы в период реформ?.. – а на силу вооруженного народа. Иначе ничего не действует. И каждый желающий должен иметь возможность ознакомиться с любым решением и проектом. И полная прозрачность и отчитываемость политики может быть достигнута только неотвратимой силовой угрозой со стороны народа.
Мы нарушили завет старой пословицы – «Не дай купить себя, парень, и не дай себя продать». Мы дали себя купить и дали себя продать.
Мы нарушили куда более родной нам завет лагерный: не верь, не бойся, не проси. Мы поверили, мы стали просить, а потом стали бояться.
Что бы ни случилось – никому нельзя верить, все надо делать самим, и никого не винить, кроме себя. Где ты не нашел способ контролировать ситуацию – там тебе не на что рассчитывать.
Скромное обаяние держиморды
Если сравнить русскую советскую литературу, творившую в тисках жестокой цензуры – с литературой русской эмигрантской, свободной как птица (некормленая), созданная для полета: то неравновесность, неравнозначность их очевидна, и отнюдь не в пользу свободы…