Вблизи фреска не впечатляла: хорошо различимы отдельные мазки, перспектива явно искажена. Мария подалась назад, и ей не пришлось далеко отступать, чтобы понять, почему она обманулась. Метрах в двадцати нарисованное небо, казалось, смешивалось с настоящим; сознательным усилием можно было заставить границу проявиться, однако удерживать внимание на тонкой разнице в оттенках оказалось нелегко: она так и норовила расплыться и исчезнуть, словно какая-то подсистема в глубине зрительных участков коры головного мозга отталкивала идею небесно-голубой стены как неправдоподобную и активно способствовала обману. Ещё дальше и статуи с лужайками начали утрачивать двухмерность и перестали выглядеть нарисованными, а на углу, там, где Мария свернула в тупичок, все элементы композиции встали на места, и центральный проспект на фреске сходился в точку именно там, где сходилась бы дорога, не перегораживай её стена.
Найдя идеальную точку зрения, Мария постояла там немного, опершись о велосипед. Слабый ветер холодил вспотевший затылок, потом начало припекать утреннее солнце. Вид зачаровывал, и мысль, что местные художники взяли на себя столько хлопот ради того, чтобы скрасить монотонное однообразие района, грела душу. В то же время Марию не покидало ощущение, что её надули. Она не возражала против секундного вовлечения в иллюзию, но трудно смириться с невозможностью обмануться снова. Можно было сколько угодно стоять и восхищаться артистизмом изображения, однако ничто не могло вернуть восторга, нахлынувшего на неё в мгновения веры.
Она поехала прочь.
* * *
Дома Мария вскрыла пакет с едой; потом, подняв велосипед, прицепила его к раме на потолке гостиной. Дом на террасе, простоявший сто сорок лет, по форме напоминал коробку с овсяными хлопьями: двухэтажный, зато в ширину такой, что едва помещалась лестница. Первоначально он находился в ряду из восьми таких же, но четыре дома, стоявшие с одной стороны, были выпотрошены и переоборудованы под офисы архитектурной фирмы, а три других снесены, чтобы освободить место дороге, которую так и не построили. Единственный сохранившийся дом теперь считался неприкосновенным согласно каким-то странным пунктам законодательства о культурном наследии, и Мария купила его за четвёрть стоимости самой дешёвой из современных квартир. Ей нравились странные пропорции помещений, а будь в нём просторнее, он, конечно, не казался бы столь управляемым. Планировка и всё содержимое дома были запечатлены в её голове так же отчётливо, как собственное тело, и Мария не помнила, чтобы когда-либо положила не на место хоть малейший предмет. Она ни с кем не могла бы делить это жилище, но, предоставленная самой себе, похоже, нашла необходимое равновесие между потребностью в пространстве и правильной организацией жизни. К тому же она считала, что к домам нужно относиться как к транспортным средствам: физически они были закреплены на месте, но подвижны логически, а по сравнению с одноместной капсулой космической ракеты или с подводной лодкой пространство здесь было отмерено более чем щедро.