Лесдигьеры были гугенотами, но, в отличие от отца, который всерьез проникся учением Кальвина и Цвингли, его сын принадлежал скорее к гугенотам политическим, которые выражали свой протест против королевской власти, способствовавшей неудачам Итальянских походов. Возможно, именно поэтому гугенотов называли еще и протестантами, хотя истинное значение этого слова определилось гораздо раньше и в другой стране[15]. Вера была для Лесдигьера-младшего символом оппозиции католицизму, который объединял сытых и довольных. Однако молодой человек не был чужд и учения протестантских проповедников. Он принимал деятельное участие в душеспасительных беседах о вере со своим отцом, он никогда не пропускал проповедей пастора об истинной вере, коей учил кальвинизм, и тем больше становился гугенотом, чем глубже проникал в сущность учения вождей Реформации в Германии.
Долгая и трудная дорога привела сына господина Армана в Париж. Больше ему некуда было идти. Либо здесь он найдет свою счастливую звезду, либо окончит свои дни, безвестный и никому не нужный, в какой-нибудь из сточных канав или в болотах Тампля. Он вошел в город через ворота Сен-Мишель около десяти часов утра и, не зная куда идти, направился вперед по самой широкой улице, которая вела к Городу[16].
Париж встретил Лесдигьера гулом площадей и звоном колоколов в честь дня Воздвижения[17]. Он шел мимо закрытых или раскрытых настежь окон домов и любовался цветными витражами на фасадах дворцов и церквей.
Дома встречали его неодинаково: одни – равнодушно, будто бы даже демонстративно отвернувшись, другие – улыбаясь своими открытыми окнами и дверями, третьи – нахмурившись, глядя на него с недоверием, граничащим с подозрением, четвертые – с любопытством, пятые – с презрением. У себя в Лангедоке он тоже видел такие дома, но их было немного, да и выглядели они дружелюбнее; здесь же он буквально был раздавлен громадой искривленных, неимоверно раздавшихся ввысь домов парижан. Они окружали его со всех сторон будто сказочные великаны и глядели на него с изумлением, словно спрашивая этого одинокого путника, где это он оставил свою лошадь и зачем он вообще пришел сюда, они вовсе не ждали его к себе в гости. Он казался сам себе ничтожным в окружении двух-, трех- и даже четырехэтажных домов и дворцов, мимо которых, как сквозь строй безмолвных стражей этих памятников и свидетелей прошлых поколений, он проходил.