Пепе Риччи, по прозвищу Фарабутто1, полученному от дружков по колонии для несовершеннолетних в Марселе еще лет десять назад, – так звали молодого итальянца, управляющего «Эвинрудом» и напряженно всматривающегося вдаль, чтобы не пропустить «банки», – невольно поежился и прибавил газу.
Однажды ранним утром он попался на одном из островов рыбакам, когда резал острым ножом их сети и сбрасывал в свою лодку самую ценную добычу: саргана, луфаря и лаврака, оставляя в драных сетях или безжалостно выбрасывая за борт яркоокрашенных, но менее ценных в гастрономическом плане спикар и менол.
Он так увлекся, расправляясь с сетями, набитыми рыбой, что не услышал, как рыбаки подошли из-за соседнего островка. А когда, воровато оглянувшись, он их все же заметил, бежать было уже поздно.
Нет, они его не били. Не захотели «руки марать», как сказал самый старший из греков, когда молодежь уже была готова спустить с Пепе Фарабутто шкуру живьем… Островитяне отобрали все, что он успел украсть из их законного улова, связали воришке руки за спиной и отвезли на островок, что одиноким камнем едва поднимался из морских вод в миле от большой земли. Там, вытолкнув его на скалу, рыбаки развязали ему руки и отплыли, оставив его одного.
Лишь когда лодка отошла метров на двадцать, старый грек бросил ему через плечо: «Три дня! Может быть…» И молча отвернулся, не прибавив более ни слова.
Сперва Пепе обрадовался: подумаешь, три дня! Не самый длинный тюремный срок в его жизни, уж как-нибудь отсидит! Здесь ему опыта не занимать! Хорошо, что не избили: побои Пепе переносил плохо, крепким здоровьем он не отличался, оттого болел потом долго, по несколько недель, надсадно кашлял и мочился кровью… Приуныл он, лишь когда, обойдя небольшой островок, плоский, как сковорода, не обнаружил на нем ни деревьев, ни кустарников, ни мало-мальски вместительной пещеры, где можно было бы скрыться от лучей палящего солнца, ни источника пресной воды…
Это была каменная ловушка, раскалявшаяся днем, словно жаровня, и не успевавшая остыть за ночь. Уплыть с негостеприимного острова Пепе не мог и мечтать, хоть до другого берега было подать рукой. Фарабутто попросту не умел плавать: научиться у него не было никакой возможности – в колонии для малолетних не было бассейна…
К полудню следующего дня он уже был в отчаянии и панике, ночь прорыдал от страха. Второй день, изнывая от зноя и жажды, он провел в полузабытьи, забравшись по горло в воду под скалой, в единственном месте, где была хоть какая-то тень от каменного козырька. К концу третьего дня заключения он почти терял сознание от усталости, голода и жажды, но, дождавшись заката, все же кое-как выбрался на раскаленные камни и долго вглядывался в горизонт в ожидании лодки, шепча растрескавшимися от жары и морской соли губами: «Три дня! Три дня! Он же сказал – три дня!..»