– Пойдем! – Губы у Петьки плотно сжаты, скулы втянулись, на голове какие-то белые букли, костюм нарядный, словно из исторического кино, поблескивает, будто парча переливается или камушки какие нашиты.
– Ты чего как на маскарад? – поразилась Юля. И тут же поняла: – Решил Брюсом представиться? – и зашлась от стыда и стеснения, потому что сообразила: никакой это не Петька, а самый настоящий Брюс.
– Простите, Яков Вилимович… Я не узнала, решила, что вы – это…
– Правильно решила. К делу. Хочешь узнать будущее?
– Да, но… – Юля растерялась, – это тогда было будущее, а сейчас, когда я тут, это совсем даже прошлое… – она запуталась, не умея объяснить и по-прежнему сильно тушуясь.
– Уверена, что можешь отличить? – высокомерно произнес Брюс. – Похвально. Я так и не научился.
* * *
Сентябрьский ветер взметывал с утоптанной земли острую пыль, трепал чью-то волглую рубаху, зацепленную проволокой за оглоблю лошади, жующей овес. День выдался не по-осеннему жарким, и четверо мужиков, раздетые по пояс, ухая и кряхтя, тащили от телеги к берегу последнее бревно.
На мощном помосте, уходящем в Неву, страдальчески подвывал какой-то механизм типа огромного коромысла: верхний конец торчал почти вертикально вверх, нижний уходил в реку. Рядом шумно отфыркивалась громадная помпа, нагнетающая воздух куда-то вниз, под воду. Почти у самой Невы чернел громадный металлический короб с частой клепкой по узловатым ребрам.
Мужики дотащили бревно, уложили на ровный ряд подобных.
– Однако кессонщики сегодня долго работают, – цыкнул один, присаживаясь.
– Так им же по времени платят, вот и стараются, – пояснил второй.
– Чижолый труд, – качнул головой первый. – Опасный. Я бы ни за что вглубь не полез. Страшно подумать: восемь саженей вниз! Вона, сосна растет. Есть в ней столько?
– Нету, – уверил второй, – саженей пять, не боле. А до верхушки и камнем не докинуть.
– То-то. А тут – вниз. До самого пекла, поди, достают. Надо спросить, не жарко им там?
– Жарко! – хохотнул третий. – Видал, какими вылезают? Чумазые, потные, будто с бани! Печет из преисподней-то!
– Ох, недоброе это дело, – сплюнул четвертый. – Там, на дне, бают, плывун, а под ним… – он снизил голос до шепота, словно то, что говорил, можно произносить только, таясь, прикрыв губы ладонью, не дай Господь, неловкое слово выпорхнет на свободу и обернется страшной явью.