Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - страница 2

Шрифт

Интервал

Она не знала, что на нелюбимый официоз я нарочно потратил больше времени, чем на близких мне классиков. И когда, одним из последних в аудитории, я закончил ответ, она попросила подойти к экзаменаторскому столу, за которым сидела с кудреватой коллегой, и, наклонившись к моему уху, извинилась. За то, что все эти годы была не права и за то, что все время ждала подвоха.

Однако на этом она не остановилась, но попросила задержаться. Пришлось вернуться за парту. Когда все соученики прошли процедуру, получили оценки и исчезли за дверью, Нина Степановна вызвала меня к доске и представила коллеге. Мол, вот такой чудесный мальчик, много знает стихов наизусть.

– Дима, сегодня мы очень устали, экзамен был долгим и трудным. Не мог бы ты нам, во имя отдохновения нашего, прочесть что-нибудь из горячо любимого?

Маска, молча взиравшая из-за пыльного стекла книжного шкафа, кивнула. «Рильке, – сказал я с пониманием, – „Пятая Дуинская элегия“». Перевод Николая Болдырева.

О ангел, ангел!

Когда б существовала площадь,

нам не известная покуда, где бы

на сплошь неописуемом ковре

влюбленные показывали то,

что здесь всегда стесняются явить:

тот высший и отважный пилотаж

сердец своих, где башни из желаний,

из радости; трепещущие вверх,

друг к другу прислоненные стремянки,

когда под ними нет еще земли…

И чтоб вокруг – когда бы то возможно —

Бессчетное безмолвье мертвецов…

И разве бы не бросили они

тогда свои последние монеты,

монетки счастья,

что сэкономлены, утаены от нас,

нам неизвестные совсем монеты,

срок годности которым – вечность,

на этот замерший в тиши ковер,

где двое улыбаются улыбкой,

которая правдива бесконечно?

Разговор о Венеции русского человека невозможен без шкафов и стихов, хотя история про среднюю школу, надо сказать, затянулась.

Для коды правильнее вспомнить одно рядовое ученическое утро, когда урок литературы поставили первой парой. День только-только набирал скорость, все не выспались, в том числе и Нина Степановна, вбежавшая в класс уже после звонка.

Преподавать ей не хотелось. По привычке накручивая прядь на палец, Нина Степановна вдруг начала рассказывать о страсти путешествовать, что звучало дико в этом кабинете на втором этаже панельной школы. Серой, как шинель.

Вокруг, во мгле, плыл сонный СССР периода развитого стабилизма, класс окружала едкая зимняя темнота, буравящая окна активным присутствием, а НС говорила про алые паруса и ветер надежды, Тимбукту и Зурбаган. Читала Гумилева и Блока.

Следующая страница