– Ща-а-а… – покорно прилепил он язык к нёбу.
* * *
Франсуа сразу мне признался, что его таланты находятся в области, далекой от лингвистики и точных наук.
– Вы со мной построже, – улыбнулся он, – со мной только строгие справлялись. Я в школе был такой, знаете… хулиган.
У меня нет оснований ему не верить, но я как-то плохо представляю себе моего голубоглазого смуглого ученика в безупречно белой поварской куртке (все это делает его похожим на сиамского кота, если только сиамский кот может аккуратно взбивать серебряным веничком ванильный сабайон, рассказывая желающим свою биографию) в роли хулигана, завсегдатая злачных мест, с вульгарной сигаретой за ухом и шипастым браслетом на правой руке.
Тем не менее, факты – вещь упрямая. В своем родном городе Марселе Франсуа и восьми классов не окончил, после смерти матери рос сиротой «при троюродном дяде», гонял на чужих мопедах. «Гонял» начало уже переходить в «угонял», когда хулиган вдруг бросил все в Марселе (несчастная любовь, коротко объяснил Франсуа) и подался в Париж, где пошел работать официантом – а кем же еще?.. – в знаменитую парижскую брассери «Две мартышки».
Дальше – история сказочная. Поздно вечером заглянул на кухню, стало интересно, попросил разрешения посмотреть, увлекся, помогал повару, окончил курсы, поехал в Лондон, работал там во французском ресторане, но уже со звездой Мишлена. Участвовал в конкурсах, награжден, отмечен… Вернулся в Париж только для того, чтобы махнуть в Сенегал, поработал во дворце у принца, вернулся, какое-то время был счастлив, но около Эйфелевой башни опять заскучал… И вот теперь впереди – Москва. Едет по приглашению модного устричного бара, будет там шеф-поваром.
– И лучше бы мне все-таки уже уметь читать вывески «получение багажа» и «касса не работает», когда я приземлюсь в Шереметьеве, – прищурился Франсуа на горячий сабайон.
Я была с ним совершенно согласна.
И мы начали учиться читать.
* * *
…И только тогда я поняла, как же ему было тяжело в школе.
Все, что не обладало формой, вкусом и запахом, было для Франсуа абстрактно, то есть знаковая часть реальности его не интересовала вообще.
Мысль о том, что нам надо будет как-то одолеть правила произношения ударных и безударных слогов, приводила меня в ужас.
Он, насупившись, выводил в тоненькой тетради чужеземные буквы, но прошла неделя, за ней вторая, а из тридцати трех твердо усвоены были только три: