Я приблизила чашку к губам, но отпить не решилась – даже нос ощутил, как горяча вода. Некоторое время дула на нее, сгоняя тонкий слой дыма, потом все же решилась отхлебнуть.
- Ой, - вырвалось у меня. – Горячо.
- Осторожней, - сказала мама, - пей аккуратно. Обожжешь губы, станут некрасивыми. Нареченному твоему может не понравиться.
- А я могу делать то, что нравится мне? – спросила я, ощущая все большее негодование. – Неужели мне всегда придется делать лишь то, что хочется ему? А как же мои желания?
- Твои желания, - сказала мать строго, - это желания мужа. И в доме, и в спальне, и в жизни. Запомни это дочка. Когда ты себе это усвоишь, обретешь счастье.
- Но…
- Это отец тебя разбаловал, - проговорила она недовольно, не дав мне закончить. – Дозволил в девках долго ходить. А у тебя вон, мысли какие-то появились.
- Разве я и думать не должна? – удивленно спросила я.
Мать отмахнулась от меня, как от назойливой мухи и произнесла:
- Сейчас за тебя думает отец. Когда будет муж – думать будет он. А ты должна быть хорошей женой. Поняла?
Я кивнула, хотя на самом деле с трудом представляла, что значит, быть хорошей женой. Сестры на семейных праздниках выглядели спокойными и смирными, улыбались кротко, говорили мало. Несчастными они не выглядели, но такое поведение не сочеталось с моим представлением о счастье.
Когда чай остыл, мне все же удалось сделать несколько глотков. Но едва потянулась за сухарем, дверь распахнулась, и на пороге возник отец. Хмурый, как осенняя туча, брови сдвинуты, рубаха на груди разорвана.
- Мэри, - гаркнул он с порога, - новую рубаху неси!
Мама подскочила и бросилась к сундуку. Пока отец стягивал разорванную, она вытащила красного цвета рубашку и подбежала к отцу.
- Вот, свеженькая, выстиранная, - сказала она, протягивая ему одежду.
Отец цапнул, швырнув испорченную в угол, и сказал:
- Старейшина совет созывает.
Я насторожилась, а мать охнула и произнесла:
- Как же это… Уже лет десять не созывали. Случилось что?
- Не знаю, - мрачно ответил отец. – Там скажут. Но наказали нашей семье явиться.
В груди ухнуло, мать зажала рот ладонью, а отец выразительно посмотрел на меня.